ПАМЯТИ ВИКТОРА АВИЛОВА


В НАЧАЛО РАЗДЕЛА
«КАЛИГУЛА»

Титульный лист сценария. Февраль 1991 г.

Титульный лист сценария. Февраль 1991 г.


Киносценарий Виктора Авилова

по пьесе Альбера Камю

Примечания редактора:
* Аббревиатура КМБ означает комбинированные съемки.
** Виктор Авилов проставил в сценарии предполагаемый метраж эпизодов в п.м. — погонных метрах. Один метр 35-мм пленки примерно соответствует двум секундам времени. Чтобы удобнее было читать, в скобках курсивом дописано приблизительное время эпизодов.
*** Всадники — представители второго по знатности (после сенаторов) римского сословия.


РОЛИ
КАЛИГУЛА
ЦЕЗОНИЯ
ГЕЛИКОН
СЦИПИОН
КЕРЕЯ
СЕНЕКТ — старый патриций
МЕТЕЛЛ   —
ЛУЦИЙ     ¦ — патриции
ЛЕПИД     ¦
ОКТАВИЙ  —
УПРАВИТЕЛЬ
МЕРЕЙЯ
МУЦИЙ
ПЕРВЫЙ СТРАЖНИК
ВТОРОЙ СТРАЖНИК
ПЕРВЫЙ СЛУЖИТЕЛЬ
ВТОРОЙ СЛУЖИТЕЛЬ
ТРЕТИЙ СЛУЖИТЕЛЬ
ЖЕНА МУЦИЯ
ПЕРВЫЙ ПОЭТ
ВТОРОЙ ПОЭТ
ТРЕТИЙ ПОЭТ
ЧЕТВЕРТЫЙ ПОЭТ
ПЯТЫЙ ПОЭТ
ШЕСТОЙ ПОЭТ
СЕДЬМОЙ ПОЭТ
МАССОВКА. ГРУППОВКА




Объект «Римское кладбище»
Сцена 1. Достройка на натуре.
Осень. Режим. КМБ*. 50 п.м.** (1 мин. 40 сек.)
Солнце клонилось к закату. На открытой площадке среди камней и песка стояли патриции, лица их были суровы и сосредоточены. На многих читалась скорбь…
Глаза их обращены на тело прекрасной девушки, лежащей на смертном ложе. От задних рядов неподвижной толпы нерешительно отделился человек; он медленно, превозмогая ужас, приблизился к девушке… Дрожащей рукой коснулся ее ресниц… Зловещая, задумчивая улыбка исказила его лицо… В глазах вспыхнул странный огонь; этим застывшим взглядом он обвел лица присутствующих… и молча двинулся прочь…
Он уходил все дальше, дальше… и дальше…
Все стояли неподвижно, и только порывы ветра иногда шевелили тоги патрициев, их волосы, траурные покрывала.




Объект «Скала»
Сцена 2. Натура.
Осень. Ночь. КМБ. 40 п.м. (1 мин. 20 сек.)

(Титры)

Лунная ночь. КАЛИГУЛА продирался сквозь заросли, срывался со склонов, падал в грязь, лицо его было изодрано, одежда висела клочьями. Он смертельно устал, и только глаза горели яростным стремлением к чему-то, ведомому только ему одному. Он карабкался вверх, всё выше и выше… дополз до вершины скалы, поднял лицо к небу… и вонзил глаза в ночное светило! Судорога пробежала по его телу, весь он превратился в комок энергии, всё его существо выражало титаническое напряжение; восторг и отчаяние, радость и безумие неудержимым смерчем неслись в ночное небо. Казалось, луна вздрогнула. По щекам Калигулы струились слезы. В его воспаленном мозгу, словно издали, стали слышны голоса, нарастая и становясь всё отчетливее.
Одинокая фигура сидела на скале, постепенно удаляясь и становясь всё меньше.
А голоса приобрели реальность. Они раздавались в залах дворца Калигулы, где, обеспокоенные долгим отсутствием цезаря, гудели патриции.




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 3. Павильон. 180 п.м. (6 мин.)
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Никаких известий.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Ни утром, ни вечером.
ВТОРОЙ ПАТРИЦИЙ. Уже три дня никаких известий.
ТРЕТИЙ ПАТРИЦИЙ. Посыльные уезжают и возвращаются. Они качают головой и говорят: «Никаких известий».
ЧЕТВЕРТЫЙ ПАТРИЦИЙ. Обшарили все окрестности, больше делать нечего.
ПЯТЫЙ ПАТРИЦИЙ. Зачем беспокоиться раньше времени? Подождем. Может быть, он как ушёл, так и вернется.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Я видел, как он уходил из дворца. Взгляд у него был странный.
ШЕСТОЙ ПАТРИЦИЙ. Я тоже там был и спросил его, что с ним такое.
СЕДЬМОЙ ПАТРИЦИЙ. А он ответил?
ШЕСТОЙ ПАТРИЦИЙ. Он сказал одно слово: «Ничего».

Резко распахнулись двери. Все замерли как пораженные громом. Пауза. Входит ГЕЛИКОН. Он с презрением осмотрел собравшихся и прошел в залу. На лицах патрициев появилось некоторое облегчение, и вновь зазвучал гул голосов.

ВТОРОЙ ПАТРИЦИЙ. Очень тревожно.
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Ну, в молодости все такие.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Конечно, с годами это проходит.
ВТОРОЙ ПАТРИЦИЙ. Вы думаете?
ПЯТЫЙ ПАТРИЦИЙ. Будем надеяться, что он забудет.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Разумеется! Одну потерял, десятерых найдет.
ГЕЛИКОН. С чего вы взяли, что дело тут в любви?
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. А в чем же еще? Мне хочется думать, что дело в любви. Так трогательнее.
ТРЕТИЙ ПАТРИЦИЙ. Это такая болезнь, что не щадит ни умных, ни дураков.
ВТОРОЙ ПАТРИЦИЙ. Как бы то ни было, горести, к счастью, не вечны. Вы способны страдать больше года?
ЧЕТВЕРТЫЙ ПАТРИЦИЙ. Никто этого не может.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Иначе было бы и жить нельзя.
ВТОРОЙ ПАТРИЦИЙ. Вот видите! Знаете, в прошлом году я потерял жену. Я много плакал, а потом забыл.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Природа всё мудро устроила.
ГЕЛИКОН. Когда я смотрю на вас, мне начинает казаться, что у неё бывают и неудачи.

И снова звук распахнувшихся дверей застал всех врасплох. Патриции с ужасом смотрели на дверь и ждали. Спокойным казался только Геликон.

(Входит КЕРЕЯ.)

ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Ну что?
КЕРЕЯ. По-прежнему никаких известий.
ГЕЛИКОН. Спокойно, спокойно, господа. Будем вести себя прилично. Римская империя — это мы. Если мы потеряем лицо, империя потеряет голову.
СЕДЬМОЙ ПАТРИЦИЙ. Не нравится мне это. Но всё шло слишком уж хорошо. Он был идеальный император.
ВТОРОЙ ПАТРИЦИЙ. Да, как раз то, что нужно: совестливый и неискушенный.
ТРЕТИЙ ПАТРИЦИЙ. Да что с вами такое, к чему эти стенания? Почему бы ему не продолжать в том же духе? Конечно, он любил Друзиллу. Но, в конце концов, она была его сестрой. Довольно и того, что он с ней спал. А уж будоражить весь Рим из-за того, что она умерла, — это переходит все границы.
СЕДЬМОЙ ПАТРИЦИЙ. Всё равно. Мне это не нравится, и его бегство мне непонятно.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Да, нет дыма без огня.
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Во всяком случае, в интересах государства нельзя допускать, чтобы кровосмешение принимало трагический оборот. Так уж и быть, пускай кровосмешение, но потихоньку.
ГЕЛИКОН. Видите ли, кровосмешение неизбежно создает какой-то шум. Кровать скрипит, если так можно выразиться.

Шутка понравилась. Патриции готовы были рассмеяться, но всё те же двери смешали на их лицах улыбку с выражением ужаса.

(Входит СЦИПИОН.)

КЕРЕЯ. Есть новости?
СЦИПИОН. Пока нет. Какие-то крестьяне говорят, что видели, как он пробегал тут неподалеку вчера ночью, в грозу.
КЕРЕЯ. Уже три дня прошло, Сципион?
СЦИПИОН. Что можно сделать, Керея?
КЕРЕЯ. Ничего.
СЕДЬМОЙ ПАТРИЦИЙ. Обождем. Если он не вернется, придется его заменить. Между нами говоря, императоров у нас хватает.
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Да, не хватает у нас только настоящих людей.
КЕРЕЯ. А если он вернется в опасном расположении духа?
ШЕСТОЙ ПАТРИЦИЙ. Мы его наставим на путь истинный.
КЕРЕЯ. А если он не пожелает слушать наши наставления?
СЕДЬМОЙ ПАТРИЦИЙ (смеется). Что ж! Разве не я написал когда-то трактат о государственном перевороте?
КЕРЕЯ. Конечно, если понадобится! Но я предпочел бы, чтобы меня не отрывали от моих книг.

Сенаторы заговорили все разом:
— Надо что-то решать!
— Спокойствие, спокойствие!
— Сколько можно ждать?
— Будем надеяться, что всё обойдется!
— Еще не все гонцы вернулись, может быть, будут известия.
И в четвертый раз распахнулись двери, всё повторилось, как и прежде, но на этот раз появился простой СТРАЖНИК с тупым выражением лица. Все с раздражением отвернулись от него… и вновь зазвучал гул голосов, но его перекрыл зычный голос стражника: «Калигулу видели в дворцовом саду!»
Все в ужасе повернулись к нему.
Стражник улыбался. Несколько мгновений стояла зловещая тишина, потом, словно ураганом, всех вынесло из зала.




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 4. Павильон. 90 п.м. (3 мин.)
ГЕЛИКОН, напряженно вглядываясь в полумрак, двигался по дворцовым переходам. Он был насторожен и сосредоточен. Он вздрогнул, замер, на лице его выступил пот, он резко обернулся. Забившись в угол, на полу сидел КАЛИГУЛА и смотрел на него пристально.
— Здравствуй, Гай.
— Здравствуй, Геликон, — змеиным шепотом выдавил из себя тот. Воцарилось молчание.

ГЕЛИКОН. Ты как будто устал?

(Молчание)

КАЛИГУЛА. Было трудно найти.
ГЕЛИКОН. Найти что?
КАЛИГУЛА. То, что я хотел.
ГЕЛИКОН. А что ты хотел?
КАЛИГУЛА (просто). Луну.
ГЕЛИКОН. Что?
КАЛИГУЛА. Да, я хотел луну.
ГЕЛИКОН. А! (Молчание. Подходит поближе.) Зачем?
КАЛИГУЛА. Так… Это одна из тех вещей, которых у меня нет.
ГЕЛИКОН. Понятно. А теперь всё в порядке?
КАЛИГУЛА. Нет, я не смог ее достать.
Геликон! Ты думаешь, я сошел с ума.
ГЕЛИКОН. Ты прекрасно знаешь, что я вообще никогда не думаю. Я недостаточно глуп для этого.
КАЛИГУЛА. Да. И всё-таки я не сошел с ума, наоборот, я рассудителен как никогда. Просто я внезапно почувствовал, что мне нужно невозможное. Этот мир, такой, как он есть, выносить нельзя. Поэтому мне нужна луна, или счастье, или бессмертие, что-нибудь, пускай безумное, но только не из этого мира.
ГЕЛИКОН. Рассуждение последовательное. Но мало кто умеет быть абсолютно последовательным.
КАЛИГУЛА. Потому и нельзя ничего добиться, что люди не бывают абсолютно последовательны. Но, может быть, только и надо, что оставаться логичным до конца. (Смотрит на Геликона.) Я знаю, о чем ты думаешь. Сколько шуму из-за смерти одной женщины! Нет, дело не в этом. Правда, я как будто припоминаю, что несколько дней назад умерла женщина, которую я любил. Но что такое любовь? Пустяк. Эта смерть тут ни при чем, клянусь тебе; она только обозначила истину, из-за которой луна стала мне необходима. Это очень простая и ясная истина, немного нелепая, но ее трудно открывать для себя и тяжело выносить.
ГЕЛИКОН. Что же это за истина, Гай?
КАЛИГУЛА (отвернувшись, невыразительным голосом). Люди умирают, и они несчастны.
ГЕЛИКОН (помолчав). Послушай, Гай, к этой истине можно отлично приспособиться. Взгляни вокруг себя. Аппетита она у людей не отбивает.
КАЛИГУЛА (внезапно взрывается). Значит, вокруг меня всё ложь, а я хочу, чтобы они жили в истине! И у меня как раз есть средство заставить их жить в истине. Я ведь знаю, чего им не хватает, Геликон. У них нет знаний, и им не хватает учителя, который понимал бы, о чем говорит.
ГЕЛИКОН. Не обижайся на то, что я тебе скажу, Гай, но сначала тебе надо бы отдохнуть.
КАЛИГУЛА (садится и говорит мягко). Не могу, Геликон, этого я никогда больше не смогу.
ГЕЛИКОН. Почему же?
КАЛИГУЛА. Если я буду спать, кто мне даст луну?
ГЕЛИКОН (помолчав). Это верно.

(Калигула встает с явным усилием.)

КАЛИГУЛА. Послушай, Геликон. Там шаги и голоса. Молчи и забудь, что ты только что меня видел.
ГЕЛИКОН. Понял.

(Калигула направляется к выходу. Оборачивается.)

КАЛИГУЛА. И пожалуйста, помогай мне с этих пор.
ГЕЛИКОН. В чем я могу тебе помочь?
КАЛИГУЛА. В невозможном.
ГЕЛИКОН. Я постараюсь.

(КАЛИГУЛА уходит. Торопливо входят СЦИПИОН и ЦЕЗОНИЯ.)




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 5. Павильон. 20 п.м. (40 сек.)
СЦИПИОН. Ты его не видел, Геликон?
ГЕЛИКОН. Нет.
ЦЕЗОНИЯ. Геликон, он действительно ничего не сказал перед тем, как убежал?
ГЕЛИКОН. Я для него не наперсник, а зритель. Это разумнее.
ЦЕЗОНИЯ. Прошу тебя.
ГЕЛИКОН. Милая Цезония. Гай идеалист, это всем известно. Иначе говоря, он еще не понял. А я понял, вот почему я ни во что не вмешиваюсь. Но если Гай начнет понимать — он, с его добрым сердечком, может вмешаться во всё. И одному богу ведомо, во что это нам обойдется. Но прошу прощения — время завтракать! (Уходит.)




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 6. Павильон. 30 п.м. (1 мин.)
ЦЕЗОНИЯ. Это и вправду горько — видеть, как сегодня умирает женщина, которую вчера сжимал в объятьях.
СЦИПИОН (робко). А ты?
ЦЕЗОНИЯ. Я? Я — старая любовница.
СЦИПИОН. Цезония, его надо спасти.
ЦЕЗОНИЯ. Значит, ты его любишь?
СЦИПИОН. Я его люблю. Он был добр ко мне. Он говорил, что жизнь нелегка, но что нам даны в ней религия, искусство, любовь. Он часто повторял, что заблуждается только тот, кто причиняет страдание другому. Он хотел быть праведником.
ЦЕЗОНИЯ (Встает. Подходит к зеркалу и смотрится в него.) У меня никогда не было другого бога, кроме собственного тела. Вот этому богу я помолюсь сегодня, чтобы мне вернули Гая.

Входит КАЛИГУЛА. Заметив Цезонию и Сципиона, он в нерешительности отступает назад. В ту же минуту с противоположной стороны входят ПАТРИЦИИ и ДВОРЦОВЫЙ УПРАВИТЕЛЬ. Они останавливаются в растерянности. Цезония оборачивается. Вместе со Сципионом она бросается к Калигуле. Он останавливает их движением руки.




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 7. Павильон. 40 п.м. (1 мин. 20 сек.)
УПРАВИТЕЛЬ. Мы… мы тебя искали, цезарь.
КАЛИГУЛА (отрывистым, изменившимся голосом). Я вижу.

(Калигула повернулся и пошел прочь. Управитель засеменил сзади, а за ним двинулись и все патриции.)

УПРАВИТЕЛЬ. Мы… То есть…
— Что вам надо? — бросил на ходу Калигула.
УПРАВИТЕЛЬ. Мы беспокоились, цезарь.
КАЛИГУЛА. С какой стати?
УПРАВИТЕЛЬ. Э-э-э… М-м-м… (Внезапно его осенило; быстро выпаливает.) Но ты ведь знаешь, что должен решить кое-какие вопросы относительно государственной казны.
— Казна? Ну как же, конечно, казна — это дело серьезное, — распахивая двери и входя в залу, сказал Калигула.
УПРАВИТЕЛЬ. Разумеется, цезарь.
— Не правда ли, дорогая, казна — это очень важно? — поудобнее усаживаясь на троне, спросил Калигула.
ЦЕЗОНИЯ. Нет, Калигула, казна — дело второстепенное.
КАЛИГУЛА. Ты просто ничего в этом не понимаешь. Казна имеет огромное значение. Всё важно: финансы, внешняя политика, снабжение армии и аграрные законы. Говорю тебе, всё очень серьезно. И всё одинаково важно: величие Рима и приступы твоего артрита. Да! Я всем этим займусь. Послушай-ка, управитель.

(Патриции подходят поближе.)

Ты мне верен, не правда ли?
УПРАВИТЕЛЬ (укоризненным тоном). Цезарь!
КАЛИГУЛА. Так вот, у меня есть для тебя план. Мы перевернем всю политическую экономию в два хода.




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 8. Павильон. 50 п.м. (1 мин. 40 сек.)

Цезония усаживается рядом с Калигулой, и он обнимает ее за талию.

КАЛИГУЛА. Слушай внимательно. Ход первый: все патриции, все лица в Империи, владеющие каким-то состоянием — большим или маленьким, это совершенно одно и то же, — принудительно обязываются лишить наследства своих детей и немедленно завещать всё государству.

(Калигула потянулся и сладко зевнул. В зале воцарилась зловещая тишина.)

УПРАВИТЕЛЬ. Но, цезарь…
КАЛИГУЛА. Я тебе еще не давал слова.

(Он медленно встал и стал ходить между патрициями, с улыбкой заглядывая им в глаза.)

По мере наших надобностей мы будем убивать этих лиц в порядке списка, составленного произвольно. И мы всё унаследуем. Порядок казней действительно не важен. Вернее, все казни одинаково важны, из чего следует, что они не важны вовсе. Впрочем, что те, что другие — все виновны. Заметьте, кстати, что грабить граждан напрямую не более безнравственно, чем вводить косвенные налоги через цены на предметы первой необходимости. Управлять — значит грабить, это всем известно. Только способы есть разные. Я буду грабить открыто. Это высвободит низший персонал. (Управителю, резко.) Ты исполнишь этот приказ без промедления. Все римляне подпишут завещания сегодня вечером, а жители провинции — самое позднее через месяц. Разошли гонцов.
УПРАВИТЕЛЬ. Цезарь, ты не отдаешь себе отчета…
КАЛИГУЛА. Слушай меня хорошенько, тупица. Если казна имеет значение, тогда человеческая жизнь его не имеет. Это ясно. Все те, кто думает как ты, должны согласиться с этим рассуждением и полагать, что их жизнь — ничто, коль скоро деньги для них — всё. А пока я решил быть логичным и, поскольку власть принадлежит мне, вы увидите, во что вам обойдется это логика. Я искореню противоречия и противоречащих. Если надо, начну с тебя.
УПРАВИТЕЛЬ. Цезарь, моя добрая воля не подлежит сомнению, клянусь тебе.
КАЛИГУЛА. И моя тоже, можешь мне поверить. Доказательство — что я готов стать на твою точку зрения и счесть государственную казну предметом, достойным размышления. Одним словом, будь мне благодарен, ведь я принимаю твою игру и играю твоими картами. (Помолчав, спокойно.) К тому же мой план гениален своей простотой, поэтому прения прекращаются. У тебя есть три секунды, чтобы исчезнуть. Считаю: раз…

(Все исчезают.)




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 9. Павильон. 30 п.м. (1 мин.)
ЦЕЗОНИЯ. Я тебя не узнаю! Что это, шутка?
КАЛИГУЛА. Не совсем так, Цезония. Это педагогический приём.
СЦИПИОН. Но это невозможно, Гай!
КАЛИГУЛА. Вот именно!
СЦИПИОН. Я тебя не понимаю.
КАЛИГУЛА. Вот именно! Речь как раз идет о невозможном, вернее, о том, чтобы сделать возможным невозможное.
СЦИПИОН. Но в такой игре нельзя остановиться. Это развлечение безумца.
КАЛИГУЛА. Нет, Сципион, это призвание императора. (Откидывается назад с выражением усталости на лице.) Наконец-то я понял, в чем польза власти. Она дает кое-какие шансы невозможному. Отныне и на все грядущие времена моя свобода безгранична.
ЦЕЗОНИЯ (грустно). Надо ли этому радоваться, Гай, я не знаю.
КАЛИГУЛА. Я тоже. Но я думаю, что с этим надо жить.

(Входит КЕРЕЯ.)




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 10. Павильон. 45 п.м. (1 мин. 30 сек.)
КЕРЕЯ. Я узнал, что ты вернулся. Молю богов о твоем здоровье.
КАЛИГУЛА. Мое здоровье благодарит тебя. (Помолчав, внезапно.) Уходи, Керея, я не хочу тебя больше видеть.
КЕРЕЯ. Я удивлен, Гай.
КАЛИГУЛА. Не удивляйся. Я не люблю литераторов и не выношу их вранья. Они говорят, чтобы не слышать себя. Если бы они себя слышали, то поняли бы, какие они ничтожества, и замолчали. Нет, хватит, лжесвидетели мне отвратительны.
КЕРЕЯ. Если мы и лжем, то чаще всего непреднамеренно. Я не признаю себя виновным.
КАЛИГУЛА. Ложь не бывает невинной. А ваша ложь приписывает какое-то значение людям и вещам. Вот чего я не могу вам простить.
КЕРЕЯ. И всё же следует выступать в защиту этого мира, коль скоро мы хотим в нём жить.
КАЛИГУЛА. Не надо защиты, слушанье дела закончено. Этот мир не имеет значения, и кто это понимает — обретает свободу. (Встает.) Потому-то я вас и ненавижу, что вы несвободны. Во всей Римской империи свободен я один. Радуйтесь, наконец-то у вас появился император, который вас обучит свободе. Уходи, Керея, и ты тоже, Сципион, дружба мне смешна. Возвестите Риму, что ему наконец возвращена свобода и что вместе с ней наступает великое испытание.

(Они уходят. Калигула отворачивается.)




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 11. Павильон. 140 п.м. (4 мин. 40 сек.)
ЦЕЗОНИЯ. Ты плачешь?
КАЛИГУЛА. Да, Цезония.
ЦЕЗОНИЯ. Да что, в сущности изменилось? Ты любил Друзиллу, правда, но одновременно ты любил и меня, и многих других женщин. Её смерть для тебя — не причина метаться три дня и три ночи под открытым небом и возвращаться назад с таким чужим лицом.
КАЛИГУЛА (оборачивается). Кто тебе говорит о Друзилле, глупая? Ты не можешь представить себе, чтобы человек плакал из-за чего-нибудь кроме любви?
ЦЕЗОНИЯ. Прости, Гай. Но я пытаюсь понять.
КАЛИГУЛА. Люди плачут оттого, что всё идет не так, как им хочется.

(Она подходит к нему.)

Оставь, Цезония.

(Она отступает.)

Но побудь со мной.
ЦЕЗОНИЯ. Я сделаю всё, что ты пожелаешь. (Садится.) В моем возрасте знают, что жизнь не очень-то к нам ласкова. Но если уж есть зло на этой земле, зачем самому стараться его приумножать?
КАЛИГУЛА. Ты не понимаешь. Не важно. Может быть, я выберусь из этого. Но я чувствую, как просыпаются во мне какие-то безымянные существа. Что мне с ними делать? (Поворачивается к ней.) Ах, Цезония, я знал, что люди впадают в отчаянье, но не понимал, что значит это слово. Я думал, как и все, что это болезнь души. Нет, это тело страдает. У меня болит кожа, и грудь, и ноги. Меня тошнит, голова кружится. Но самое ужасное — это вкус во рту. Вкус не крови, не смерти, не лихорадки, а всего этого вместе. Стоит мне шевельнуть языком, как всё вокруг чернеет. И люди делаются мне омерзительны. Как трудно, как горько становиться человеком!
ЦЕЗОНИЯ. Надо заснуть, спать долго, расслабиться и ни о чем не думать. Я посижу с тобой, пока ты будешь спать. А когда проснешься, мир обретет для тебя прежний вкус. И постарайся употребить свою власть на любовь к тому, что еще стоит любить. Ведь возможное тоже должно получить свой шанс.
КАЛИГУЛА. Но нужно заснуть, нужно забыться, а на это я не способен.
ЦЕЗОНИЯ. Тебе так кажется потому, что ты слишком устал. Пройдет время, и у тебя снова будет твердая рука.
КАЛИГУЛА. Только надо знать, к чему ее приложить. И зачем мне твердая рука, для чего мне это неслыханное могущество, если я не могу изменить миропорядка, не могу сделать так, чтобы солнце садилось на востоке, чтобы страдание исчезло и люди больше не умирали? Нет, Цезония, не всё ли равно, спать или бодрствовать, если у меня нет власти над миропорядком.
ЦЕЗОНИЯ. Ты, значит, хочешь сравняться с богами. Я не знаю более страшного безумия.
КАЛИГУЛА. И ты, ты тоже считаешь меня помешанным. Да кто такой этот бог, чтобы я хотел с ним равняться? То, к чему я теперь стремлюсь изо всех сил, превыше всяких богов. Я берусь управлять державой, в которой царствует невозможное.
ЦЕЗОНИЯ. Ты не можешь сделать так, чтобы небо перестало быть небом, чтобы прекрасное лицо превратилось в безобразное, чтобы человеческое сердце стало бесчувственным.
КАЛИГУЛА (всё больше воспламеняясь). Я хочу перемешать небо и море, красоту сплавить с безобразием, из страдания высечь брызги смеха.
ЦЕЗОНИЯ (становится перед ним, умоляя). Но ведь есть добро и зло, величие и низость, праведность и беззаконие. Поверь мне, это всё останется неизменным.
КАЛИГУЛА (всё так же возбужденно). А я желаю это всё изменить. Я принесу в дар нашему веку равенство. И когда всё выравняется, невозможное придет наконец на землю и луна — ко мне в руки, тогда, быть может, настанет час преображенья для меня и вместе со мной для всего мира, и тогда люди наконец перестанут умирать и будут счастливы.
ЦЕЗОНИЯ (на крике). Ты не сможешь отвергнуть любовь.
КАЛИГУЛА (взрываясь бешенством). Любовь, Цезония! (Хватает ее за плечи и трясет.) Я понял, что это вздор. Важно совсем другое: государственная казна! Ты ведь слышала, правда? С этого всё и начинается. Теперь-то я наконец буду жить! Жить, Цезония, жить; а жизнь и любовь — вещи противоположные. Это я тебе говорю. И я приглашаю тебя на невиданный праздник, на вселенский судебный процесс, на прекраснейшее из зрелищ. Но мне нужны люди, зрители, жертвы и виновные. (Он бросается к гонгу и начинает бить в него, безостановочно и изо всех сил.) Введите виновных. Мне нужны виновные. А виновны все. (Бьет в гонг.) Я хочу, чтобы ввели приговоренных к смерти. Публика, где моя публика? Судьи, свидетели, обвиняемые, все осуждены заранее! О Цезония, я им покажу то, чего они никогда не видели: единственного свободного человека в этом государстве!

(При громовых раскатах гонга дворец наполняется звуками, они растут и приближаются. Голоса, бряцанье оружия, шаги и топот. Калигула смеется и продолжает бить в гонг. Появляются СТРАЖНИКИ и, постояв, уходят.)

(Бьет в гонг.) А ты, Цезония, будешь мне повиноваться. Ты будешь мне помогать. Это будет чудесно. Поклянись помогать мне, Цезония.
ЦЕЗОНИЯ (оглушенная, между двумя ударами гонга). Зачем мне клясться, ведь я люблю тебя.
КАЛИГУЛА (бьет в гонг). Ты сделаешь всё, что я скажу.
ЦЕЗОНИЯ (в промежутке между ударами). Всё, что захочешь, Калигула, только перестань.
КАЛИГУЛА (бьет в гонг). Ты будешь жестокая.
ЦЕЗОНИЯ (плача). Жестокая.
КАЛИГУЛА (бьет в гонг). Холодная и неумолимая.
ЦЕЗОНИЯ. Неумолимая.
КАЛИГУЛА (бьет в гонг). И ты будешь страдать.
ЦЕЗОНИЯ. Хорошо, Калигула, но я схожу с ума!

(Вбегают ошеломленные ПАТРИЦИИ и с ними ДВОРЦОВЫЕ СЛУЖИТЕЛИ. Калигула ударяет в гонг последний раз, поднимает молоток, оборачивается и подзывает их.)

КАЛИГУЛА (вне себя). Подойдите все. Ближе. Я вам приказываю подойти ближе. (Топает ногами.) Император вам приказывает подойти ближе.

(Все в страхе приближаются.)

Быстрей. А теперь подойди ты, Цезония. (Он берет ее за руку, подводит к зеркалу и исступленно пытается стереть молотком отражение с отшлифованной поверхности. Смеется.) Вот и всё, видишь. Нет больше воспоминаний, все лица испарились! Пустота. А знаешь, кто остался? Подойди еще ближе. Смотри. И вы подойдите. Смотрите. (Он становится перед зеркалом в безумной позе.)
ЦЕЗОНИЯ (со страхом). Калигула!
КАЛИГУЛА (меняет выражение лица, прижимает палец к стеклу и с внезапно остановившимся взглядом произносит торжествующе). Калигула.




Объект «Улицы города»
Сцена 12. Натура с достройкой.
День. Осень. КМБ 40 п.м. (1 мин. 20 сек.)

МУЗЫКАЛЬНЫЙ НОМЕР 1

Патриции бегут за носилками Цезаря. Лица их обливает пот, они изнемогают от жары и усталости. Калигула дает знак «остановиться!». Выходит из носилок, смотрит с жалостью и состраданием на старого патриция, достает платок и вытирает ему лицо и голову. Он что-то говорит патрицию. На музыке слов не слышно, но по артикуляции губ можно угадать фразу: «Бег полезен для здоровья…» Потом он забирается на носилки, и процессия бегом движется дальше…




Объект «Эшафот»
Сцена 13. Достройка на натуре.
Осень. Режим. КМБ 60 п.м. (2 мин.)

МУЗЫКАЛЬНЫЙ НОМЕР 2

Эшафот. Ведутся последние приготовления к казни. На возвышении сидят Калигула, Цезония, Керея, Сципион и другие патриции. Один из патрициев бледен — он убит горем: ему суждено присутствовать при казни своего сына. Это — Лепид. Калигула подходит к нему и говорит что-то весело и ласково, пытаясь успокоить.
Выводят осужденного. Глаза отца и сына встречаются. Бесконечное горе и ужас переполняют этих людей…
Палач кладет голову осужденного на плаху. Взметнулся топор… Калигула жестом останавливает палача. Спускается с помоста, подходит к обреченному, встает перед ним на колени и впивается взглядом в его глаза. Не отрываясь, долго смотрят они друг на друга.
Незаметный жест императора — и его лицо покрывается брызгами крови.




Объект «Зверинец»
Сцена 14. Достройка на натуре.
Осень. Режим. КМБ 60 п.м. (2 мин.)

МУЗЫКАЛЬНЫЙ НОМЕР 3

Калигула с патрициями идут вдоль клеток, в которых, прикованные на цепи, сидят люди. От голода и мучений они больше походят на животных. Император нанизывает на крюк окровавленные куски мяса и разбрасывает его по клеткам.
Обитатель одной из клеток мертв. Труп выволакивают из клетки.
Гай указывает страже на одного из патрициев…
Перед новым обитателем клетки шлепается на пол его порция мяса. Глаза его вылезают из орбит — это рука человека…

Уход в размыв.




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 15. Павильон. КМБ 60 п.м. (2 мин.)

МУЗЫКАЛЬНЫЙ НОМЕР 4

Из размыва рука. Это — рука Калигулы.
Праздничное застолье.
Цезарь угощает гостей; одному из них в знак особого расположения предлагает кубок с вином. Тот, польщенный, принимает его с благодарностью… Калигула просит выпить.. Через несколько мгновений гость корчится в страшных мучениях…
Гости, испуганные этим зрелищем, начинают метаться. Постепенно проступают голоса:
— Он мертв!..
— Вино отравлено!..
— Он отравил его!..
— Он издевается над нами!..

(Конец музыкального номера.)
КМБ




Объект «Дом патриция»
Сцена 16. Павильон. 40 п.м. (1 мин. 20 сек.)

В доме Кереи собрались ПАТРИЦИИ.

ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Он оскорбляет наше достоинство.
МУЦИЙ. Вот уже три года!
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Он называет меня женушкой! Он делает из меня посмешище! Смерть ему!
МУЦИЙ. Вот уже три года!
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Каждый вечер, отправляясь на загородную прогулку, он заставляет нас бежать за его носилками!
ВТОРОЙ ПАТРИЦИЙ. И говорит, что бег полезен для здоровья.
МУЦИЙ. Вот уже три года!
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Этому нет оправданий.
ТРЕТИЙ ПАТРИЦИЙ. Да, этого простить нельзя.
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Корнелий, он конфисковал твое имущество; Сципион, он убил твоего отца; Октавий, он похитил твою жену и отдал ее в лупанарий; Лепид, он убил твоего сына. Вы собираетесь это терпеть? А мой выбор сделан. У меня нет колебаний, предпочесть ли возможный риск нынешней невыносимой жизни в страхе и в бессилии.
СЦИПИОН. Убив моего отца, он решил за меня.
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. А вы еще колеблетесь?
ТРЕТИЙ ПАТРИЦИЙ. Мы с тобой. Он отдал народу наши места в цирке и вынудил нас драться с плебеями, чтобы потом потяжелее нас наказать.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Он трус.
ВТОРОЙ ПАТРИЦИЙ. Циник.
ТРЕТИЙ ПАТРИЦИЙ. Комедиант.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Он импотент.
ЧЕТВЕРТЫЙ ПАТРИЦИЙ. Вот уже три года!

(Беспорядочные возгласы. Лязгает оружие. Один из факелов падает, стол опрокидывается. Все спешат к выходу. Но тут входит КЕРЕЯ, совершенно невозмутимый. Он останавливает этот взволнованный порыв.)




Объект «Дом патриция»
Сцена 17. Павильон. 90 п.м. (3 мин.)
КЕРЕЯ. Куда это вы так торопитесь?
ТРЕТИЙ ПАТРИЦИЙ. Во дворец.
КЕРЕЯ. Я так и понял. И вы думаете, вас впустят?
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Мы не собираемся просить разрешения.
КЕРЕЯ. Как вы вдруг осмелели! Вы хотя бы позволите мне присесть в моем собственном доме?

(Дверь закрывают. Керея подходит к опрокинутому столу и присаживается на краешек, остальные его окружают.)

Это не так просто, как вам кажется, друзья мои. Страх, который вы сейчас испытываете, не заменяет мужества и хладнокровия. Всё это преждевременно.
ТРЕТИЙ ПАТРИЦИЙ. Если ты не с нами, уходи, но попридержи язык.
КЕРЕЯ. Я всё-таки думаю, что я с вами. Но по другим причинам.
ТРЕТИЙ ПАТРИЦИЙ. Хватит болтовни!
КЕРЕЯ (вставая). Да, хватит болтовни. Я хочу, чтобы всё было ясно. Если я и с вами, то не за вас. Вот почему ваша тактика мне кажется неудачной. Вы не поняли вашего врага по-настоящему, вы приписываете ему мелочные замыслы. А у него нет замыслов, кроме грандиозных, и вы спешите навстречу собственной гибели. Научитесь сначала видеть его таким, какой он есть, тогда вы сможете лучше с ним бороться.
ТРЕТИЙ ПАТРИЦИЙ. Мы видим его таким, какой он есть: самым бесноватым из тиранов!
КЕРЕЯ. Не уверен. Безумные императоры у нас бывали. Но этот недостаточно безумен. Я его ненавижу за то, что он знает, чего хочет.
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Он хочет нас всех убить.
КЕРЕЯ. Нет, это для него задача побочная. Его могущество служит страсти более высокой и более губительной. Он угрожает тому, что для нас важнее всего. Конечно, не впервые у нас кто-то располагает безграничной властью, но впервые ею пользуются безгранично, до полного отрицания человека и мира. Вот что меня в нем пугает и с чем я хочу бороться. Расставаться с жизнью не страшно, на это у меня хватит мужества, когда понадобится. Но смотреть, как тает смысл нашей жизни, как мы теряем основания существовать, — невыносимо. Нельзя жить, не имея на то оснований.
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Месть — чем не основание для жизни?
КЕРЕЯ. Согласен. И хочу присоединиться к вам в этом. Но поймите, я так поступаю не из сочувствия к вашим ничтожным обидам, а для того, чтобы сразиться с великой идеей, победа которой означала бы конец света. Он свою философию претворяет в трупы, и, к несчастью, эта философия неопровержима. Когда нечего возразить, надо браться за оружие.
ТРЕТИЙ ПАТРИЦИЙ. Значит, надо действовать.
КЕРЕЯ. Надо действовать. Но вы не сокрушите эту преступную власть в открытом бою, пока она полна сил. Сражаться можно с тиранией, с бескорыстным злом надо хитрить. Надо помогать ему созреть, дожидаться, пока его логика перерастет в абсурд. Я ничего не добиваюсь для себя. Меня побуждает действовать другое — страх, страх разума перед этой нечеловеческой бурей чувств, обращающей мою жизнь в ничто.
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ (выступая вперед). Кажется, я тебя понял, хотя, возможно, и не до конца. Но главное — ты, как и все мы, полагаешь, что основы нашего общества потрясены. Ведь для нас дело прежде всего в морали, не так ли? Семейные устои шатаются, исчезает уважение к труду, вся страна предается богохульству. Добродетель зовет нас на помощь, неужели мы останемся глухи к ее голосу? Друзья, неужели вы допустите, чтобы патрициев каждый вечер заставляли бежать за носилками цезаря?
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Вы позволите, чтобы их называли «душка»?
ТРЕТИЙ ПАТРИЦИЙ. Чтобы у них отнимали жен?
ВТОРОЙ ПАТРИЦИЙ. И детей?
МУЦИЙ. И деньги?
ПЯТЫЙ ПАТРИЦИЙ. Нет!
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Керея, ты хорошо говорил. И ты правильно сделал, что удержал нас. Время действовать еще не пришло: сегодня народ был бы против нас. Готов ли ты вместе с нами дожидаться подходящего момента?
КЕРЕЯ. Да, предоставим Калигуле и впредь идти своим путем. Более того, будем его подталкивать всё дальше. Будем пестовать его безумие. Настанет день, когда он окажется один на один со страной, населенной мертвецами и родными мертвецов.

(Возгласы всеобщего одобрения. Снаружи доносятся звуки труб. Наступает молчание. Затем из уст в уста передается имя: «Калигула».)




Объект «Дом патриция»
Сцена 18. Павильон. 10 п.м. (20 сек.)

Входят КАЛИГУЛА и ЦЕЗОНИЯ в сопровождении ГЕЛИКОНА и СОЛДАТ. Немая сцена. Калигула останавливается и смотрит на заговорщиков. Молча их обходит, у одного поправляет пряжку, перед другим отступает, чтобы получше разглядеть, еще раз окидывает их взглядом, закрывает глаза рукой и выходит, не сказав ни слова.





Объект «Дом патриция»
Сцена 19. Павильон. 30 п.м. (1 мин.)
ЦЕЗОНИЯ (указывая на следы беспорядка, с иронией). Вы сражались?
КЕРЕЯ. Мы сражались.
ЦЕЗОНИЯ (тем же тоном). Из-за чего же вы сражались?
КЕРЕЯ. Мы сражались просто так.
ЦЕЗОНИЯ. Значит, это неправда.
КЕРЕЯ. Что — неправда?
ЦЕЗОНИЯ. Вы не сражались.
КЕРЕЯ. Значит, мы не сражались.
ЦЕЗОНИЯ (улыбаясь). Наверно, лучше бы здесь прибрать. Калигула терпеть не может беспорядка.
ГЕЛИКОН (Старому патрицию). Кончится тем, что вы его выведете из себя!
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Да что мы ему сделали?
ГЕЛИКОН. В том-то и дело, что ничего. Уму непостижимо, как можно быть такими ничтожествами. Это становится невыносимо! Поставьте себя на место Калигулы. (Пауза.) Вы тут, конечно, замышляли заговорчик? Не так ли?
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Это неправда, поверь мне. Почему он так думает?
ГЕЛИКОН. Он не думает, он знает. Но я предполагаю, что в глубине души он чуть-чуть этому радуется. Ну, давайте приведем всё в порядок.

(Все занимаются уборкой. Входит КАЛИГУЛА и наблюдает за ними.)




Объект «Дом патриция»
Сцена 20. Павильон. 130 п.м. (4 мин. 20 сек.)
КАЛИГУЛА (Старому патрицию). Здравствуй, душка! (К остальным.) Керея, я решил немного отдохнуть у тебя. Муций, я позволил себе пригласить твою жену.

(УПРАВИТЕЛЬ хлопает в ладоши. Появляется РАБ, но Калигула его останавливает.)

Минутку! Господа, вам известно: финансы нашего государства держатся только потому, что давно приобрели такую привычку. Но со вчерашнего дня уже и привычка не помогает. Поэтому я поставлен перед прискорбной необходимостью прибегнуть к сокращению персонала. В духе самоотверженности, который вы, без сомнения, сумеете оценить, я решил урезать расходы двора, отпустить кое-кого из рабов и взять вас на их место. Потрудитесь расставить и накрыть столы.

(Сенаторы переглядываются в замешательстве.)

ГЕЛИКОН. Ну, господа, проявите же немного доброй воли. К тому же спускаться по социальной лестнице легче, чем подниматься, вы в этом убедитесь.

(Сенаторы нерешительно покидают свои места.)

КАЛИГУЛА (Цезонии). Как наказывают нерадивых рабов?
ЦЕЗОНИЯ. Думаю, бьют кнутом.

(Сенаторы бросаются торопливо и неумело расставлять столы.)

КАЛИГУЛА. Старайтесь, старайтесь! В каждом деле главное — порядок! (Геликону.) По-моему, они утратили сноровку.
ГЕЛИКОН. Правду сказать, какая у них была сноровка? Разве что мечом махать или отдавать приказания. Надо набраться терпения, вот и всё. Сенатора можно сделать из человека за один день, а работника — лет за десять.
КАЛИГУЛА. А чтобы сделать работника из сенатора, боюсь, потребуются все двадцать лет.
ГЕЛИКОН. Но всё-таки что-то у них получается. По-моему, у них есть призвание к этому делу! Они просто созданы для рабства.

(Один из сенаторов обтирает себе лицо.)

Смотри, их даже в пот бросило. Это уже кое-что.
КАЛИГУЛА. Прекрасно. Не надо требовать слишком многого. Могло быть и хуже. И потом, позволить себе минутку справедливости всегда приятно. Кстати, о справедливости: нам надо торопиться — у меня на сегодня еще казнь. Да, Руфию повезло, что я вдруг проголодался. (Доверительно.) Руфий — это всадник, который должен умереть. (Пауза.) Вы не спрашиваете у меня, почему он должен умереть?

(Все молчат. Тем временем рабы принесли кушанья.)

(Добродушно.) Ну, я вижу, вы поумнели. (Жует оливку.) Наконец-то вы поняли: чтобы умереть, вовсе не обязательно чем-то провиниться. Солдаты, я доволен вами. Верно, Геликон? (Перестает жевать и с издевкой смотрит на сотрапезников.)
ГЕЛИКОН. Конечно! Какое войско! Но если хочешь знать мое мнение, они теперь стали слишком умные и не захотят больше сражаться. Если они сделают еще большие успехи, Империя рухнет!
КАЛИГУЛА. Чудесно. А теперь отдохнем. Рассаживайтесь как попало, забудем о правилах этикета. А всё-таки этому Руфию повезло. Ручаюсь, он не оценит этой маленькой оттяжки. Между тем, несколько часов, выигранных у смерти, — что может быть дороже? (Он принимается за еду, остальные тоже.)

(Становится очевидно, что он не умеет вести себя за столом. Он мог бы не кидать косточки от оливок в тарелки ближайших соседей, не выплевывать недожеванные кусочки мяса на блюдо, равно как и не ковырять в зубах ногтем и не скрести с такой яростью голову. Тем не менее всё это он проделывает во время еды, совершенно не смущаясь. Но внезапно он перестает есть и останавливает пристальный взгляд на одном из сотрапезников, Лепиде.)

(Резко.) Ты как будто расстроен. Это потому, что я велел убить твоего сына, Лепид?
ЛЕПИД (у него комок в горле). Что ты, Гай, напротив.
КАЛИГУЛА (в восторге). Напротив! Ах, как мне нравится когда лицо не выдает, что делается в сердце. У тебя лицо грустное. А сердце? Напротив, Лепид, не так ли?
ЛЕПИД (решительно). Напротив, цезарь.
КАЛИГУЛА (еще радостнее). Ах, Лепид, никого я так не люблю, как тебя. Давай посмеемся вместе. Расскажи мне какую-нибудь веселую историю.
ЛЕПИД (переоценивший свои силы). Гай!
КАЛИГУЛА. Ну хорошо, тогда я расскажу. Но ты будешь смеяться, да, Лепид? (Зловещий взгляд.) Хотя бы ради твоего второго сына. (Снова весело.) К тому же ты ведь ничем не расстроен. (Отпивает глоток и подсказывает.) На… Напро… Ну, Лепид!
ЛЕПИД (устало). Напротив, Гай.
КАЛИГУЛА. Отлично. (Пьет.) А теперь слушай. (Мечтательно.) Жил на свете бедный император, которого никто не любил. А он любил Лепида и велел убить его младшего сына, чтобы вырвать эту любовь из своего сердца. (Изменившимся тоном.) Разумеется, это неправда. Разве не забавно? Ты не смеешься? И никто не смеется? Тогда слушайте. (С яростным гневом.) Я хочу, чтобы все смеялись. Ты, Лепид, и все остальные. Встаньте и смейтесь. (Стучит кулаком по столу.) Слышите, я хочу посмотреть, как вы смеетесь.

(Все встают. Дальше эту сцену актеры, кроме Калигулы и Цезонии, могут играть как марионетки.)

(Охваченный неудержимым смехом, в восторге падает на ложе.) Нет, ты посмотри на них, Цезония. Ничего уже не осталось. Честь, достоинство, доброе имя, вековая мудрость — всё это ничего больше не значит. Всё исчезает перед страхом. Да, страх, Цезония, вот высокое чувство, без всяких примесей, чистое и бескорыстное, одно из немногих благородных утробных чувств. (Он потирает себе лоб рукой и пьет. Дружелюбно.) Теперь поговорим о другом. Керея, ты что-то молчалив.
КЕРЕЯ. Я буду говорить, Гай, как только ты мне это позволишь.
КАЛИГУЛА. Прекрасно. Тогда молчи. Я с удовольствием послушал бы нашего друга Муция.
МУЦИЙ (через силу). К твоим услугам, Гай.
КАЛИГУЛА. Ну, расскажи нам о своей жене. А для начала вели ей сесть вот сюда, слева от меня.

(ЖЕНА МУЦИЯ подходит к Калигуле.)

МУЦИЙ (растерянно). Моя жена? Я ее люблю.

(Все смеются.)

КАЛИГУЛА. Разумеется, разумеется, мой друг. Но как это пошло!

(Женщина уже рядом с ним. Он рассеянно лижет ей левое плечо. Еще непринужденней.)

Кстати, когда я вошел, вы тут что-то замышляли, да? Наверно, составляли заговорчик?
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Калигула, как ты можешь?..
КАЛИГУЛА. Пустяки, моя прелесть. Старость должна перебеситься. Всё это действительно пустяки. Вы неспособны на мужественный поступок. Я просто вдруг вспомнил, что должен еще уладить кое-какие государственные дела. Но сначала отдадим дань неодолимым потребностям, заложенным в нас природой. (Встает и уводит жену Муция в соседнюю комнату.)




Объект «Дом патриция»
Сцена 21. Павильон. 30 п.м. (1 мин.)

МУЦИЙ делает попытку встать.

ЦЕЗОНИЯ (любезно). Муций, я бы выпила еще немного этого чудесного вина.

(Муций, покорившись, молча наливает ей вина.
Всем не по себе. Сиденья поскрипывают. Последующий разговор идет несколько натужно.)

Да, Керея! Не расскажешь ли теперь, из-за чего вы тут сражались только что?
КЕРЕЯ (холодно). Всё произошло оттого, милая Цезония, что мы заспорили, следует ли поэзии быть смертоносной или нет.
ЦЕЗОНИЯ. Как интересно. Конечно, это выше моего женского понимания. Но меня поражает ваша готовность драться друг с другом из-за страсти к искусству.
КЕРЕЯ (тем же тоном). Разумеется. Калигула говорил мне, что в настоящей страсти обязательно должна быть капля жестокости.
ГЕЛИКОН. А в любви — чуточку насилия.
ЦЕЗОНИЯ (жуя). В этом есть доля истины. А как думают остальные?
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Калигула — глубокий психолог.
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Он очень красноречиво говорил нам о храбрости.
ВТОРОЙ ПАТРИЦИЙ. Ему следовало бы собрать и записать все свои мысли. Это была бы бесценная книга.
КЕРЕЯ. Не говоря уже о том, что это могло бы его занять. Ведь очевидно, что он нуждается в развлечениях.
ЦЕЗОНИЯ (продолжая есть). Вы будете рады узнать, что он об этом подумал и как раз сейчас пишет большой трактат.




Объект «Дом патриция»
Сцена 22. Павильон. 10 п.м. (20 сек.)

Входят КАЛИГУЛА и ЖЕНА МУЦИЯ.

КАЛИГУЛА. Муций, возвращаю тебе жену. Она снова твоя. Но прошу прощения, я должен дать кое-какие указания.




Объект «Дом патриция»
Сцена 23. Павильон. 25 п.м. (50 сек.)
ЦЕЗОНИЯ (Муцию, который остался стоять). Мы не сомневаемся, Муций, что этот трактат превзойдет самые знаменитые сочинения.
МУЦИЙ (глядя на дверь, в которой исчез Калигула). А о чем там речь, Цезония?
ЦЕЗОНИЯ (равнодушно). О, этого я не понимаю.
КЕРЕЯ. Из чего можно заключить, что в нем говорится о смертоносной силе поэзии.
ЦЕЗОНИЯ. Кажется, именно так.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ (радостно). Что ж! Это может его занять, как сказал Керея.
ЦЕЗОНИЯ. Да, моя прелесть. Но боюсь, что название трактата вас может смутить.
КЕРЕЯ. Как же он называется?
ЦЕЗОНИЯ. «Меч».




Объект «Дом патриция»
Сцена 24. Павильон. 30 п.м. (1 мин.)

Быстро входит КАЛИГУЛА.

КАЛИГУЛА. Извините меня, но государственные дела тоже не терпят отлагательств. Управитель, ты прикажешь запереть житницы. Декрет об этом я только что подписал. Ты найдешь его в спальне.
УПРАВИТЕЛЬ. Но…
КАЛИГУЛА. С завтрашнего дня начинается голод.
УПРАВИТЕЛЬ. Но народ будет роптать.
КАЛИГУЛА (со всей резкостью и определенностью). Я сказал, что с завтрашнего дня начинается голод. Что такое голод, всем известно: это национальное бедствие. Национальное бедствие начинается завтра… Я прекращу его, когда мне заблагорассудится. (Объясняет присутствующим.) В конце концов, у меня не так уж много способов доказать, что я свободен. Свободны всегда за чей-то счет. Это прискорбно, но в порядке вещей. (Бросает взгляд на Муция.) Возьмите, к примеру, ревность, и вы убедитесь, что я прав. (Задумчиво.) Хотя ревность — это так некрасиво! Страдать из-за самолюбия и слишком живого воображения! Представлять себе, как твоя жена…

(МУЦИЙ сжимает кулаки и хочет что-то сказать.)

(Очень быстро.) За стол, господа. Известно ли вам, что мы с Геликоном работаем не покладая рук? Мы заканчиваем небольшой трактат о смертной казни, и вы скажете, что вы о нем думаете.
ГЕЛИКОН. В том случае, если вашего мнения спросят.
КАЛИГУЛА. Будем великодушны, Геликон! Откроем им наши маленькие тайны. Итак, раздел третий, параграф первый.
ГЕЛИКОН (встает и декламирует механически). «Смертная казнь приносит облегчение и освобождение. Это мера всеобъемлющая, бодрящая и справедливая как в своем применении, так и в своих целях. Люди умирают потому, что они виновны. Люди виновны потому, что они подданные Калигулы. Подданными Калигулы являются все. Следовательно, все виновны. Из чего вытекает, что все умрут. Это вопрос времени и терпения».
КАЛИГУЛА (смеясь). Что скажете? Терпение, вот драгоценная находка! Если хотите, это то, что меня больше всего в вас восхищает.
А теперь я хотел бы обсудить с вами, как идут дела в моем лупанарии. Меня это очень беспокоит.




Объект «Дом патриция»
Сцена 25. Павильон. 100 п.м. (3 мин. 20 сек.)
КЕРЕЯ. Что там не ладится? Персонал плохо работает?
КАЛИГУЛА. Да нет, но выручка мала.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Надо поднять расценки.
КАЛИГУЛА. Ты упустил случай помолчать. В твоем возрасте такие вещи уже не интересны. Я не нуждался в твоем беспристрастном совете.
КЕРЕЯ. Если позволишь, Гай, я дам свой пристрастный совет и скажу, что расценки менять не стоит.
КАЛИГУЛА. Разумеется. Но нужно же нам поправить наши финансовые дела. Я уже объяснил свой план Цезонии, она вам его изложит. А я слишком много выпил, меня клонит ко сну. (Ложится и закрывает глаза.)
ЦЕЗОНИЯ. Всё очень просто. Калигула учреждает новый орден.
КЕРЕЯ. Не вижу связи.
ЦЕЗОНИЯ. А между тем она есть. Это будет орден «За гражданский подвиг». Его получат те граждане, которые будут чаще всех посещать лупанарий Калигулы.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Блестящая мысль.
ЦЕЗОНИЯ. Мне тоже так кажется. Я забыла сказать, что это награда будет присуждаться каждый месяц после подсчета входных билетов; гражданин, не получивший награды по истечении двенадцати месяцев, будет изгнан или казнен.
ЛЕПИД. Почему «или казнен»?
ЦЕЗОНИЯ. Потому что Калигула говорит, что это не имеет значения. Важно, чтобы он мог выбирать.
КЕРЕЯ. Браво. Теперь казна пополнится.
ГЕЛИКОН. А главное — обратите внимание, каким высоконравственным способом. В конце концов, лучше взимать налог с порока, чем платить за добродетель, как делается в республиканских государствах.

(Калигула приоткрывает глаза и смотрит на старика МЕРЕЙЮ, который, стоя в сторонке, достает какую-то скляночку и отпивает из нее глоток.)

КАЛИГУЛА (лежа). Что ты пьешь, Мерейя?
МЕРЕЙЯ. Это от астмы, Гай.
КАЛИГУЛА (подходит к нему, заставляя остальных расступиться, и принюхивается). Нет, это противоядие.
МЕРЕЙЯ. Да нет, Гай. Ты шутишь. Я задыхаюсь по ночам и давно лечусь.
КАЛИГУЛА. Значит, ты боишься отравы?
МЕРЕЙЯ. Моя астма…
КАЛИГУЛА. Нет. Назовем вещи своими именами: ты боишься, что я тебя отравлю. Ты меня подозреваешь. Ты следишь за мной.
МЕРЕЙЯ. Да нет же, клянусь всеми богами!
КАЛИГУЛА. Ты мне не доверяешь. Так или иначе, ты защищаешься от меня.
МЕРЕЙЯ. Гай!
КАЛИГУЛА (грубо). Отвечай. (С математической неопровержимостью.) Если ты принимаешь противоядие, следовательно, ты приписываешь мне намерение отравить тебя.
МЕРЕЙЯ. Да… то есть… нет.
КАЛИГУЛА. И полагая, будто я принял решение отравить тебя, ты делаешь всё, чтобы воспротивиться моей воле.

(Наступает молчание. Цезония и Керея отошли в глубь сцены с началом этого разговора; один Лепид с тревогой к нему прислушивается.)

(Рассуждает еще более последовательно.) Итак, у нас два преступления и альтернатива, которой ты не сможешь избежать: либо я не хотел тебя убивать, и ты меня подозреваешь несправедливо, меня, твоего императора. Либо я этого хотел, и ты, козявка, противишься моим замыслам.

(Пауза. Калигула смотрит на старика с удовлетворением.)

Ну, Мерейя, как тебе такая логика?
МЕРЕЙЯ. Она… она безупречна, Гай. Но к моему случаю она не приложима.
КАЛИГУЛА. И третье преступление: ты считаешь меня идиотом. Теперь слушай. Из этих трех преступлений одно — второе — делает тебе честь. Коль скоро ты предполагаешь, что я принял какое-то решение, и противодействуешь ему, значит, ты бунтовщик. Ты предводитель восстания, революционер. Это прекрасно. (С грустью.) Я очень тебя люблю, Мерейя. Поэтому ты будешь осужден за свое второе преступление, а не за остальные. Ты умрешь как мужчина — за бунт.

(Во время этой речи Мерейя всё больше съеживается в своем кресле.)

Не благодари меня. Это вполне естественно. Возьми. (Протягивает ему флакон и предлагает любезно.) Выпей этот яд.

(Мерейя трясется от рыданий и отчаянно мотает головой.)

(Теряя терпение.) Ну же, скорей.

(Мерейя пытается убежать. Калигула одним тигриным прыжком настигает его на середине сцены, бросает на низенькую скамеечку и после нескольких секунд борьбы протискивает ему флакон между зубами и разбивает флакон кулаком. Подергавшись в судорогах, Мерейя умирает; его лицо залито слезами и кровью. Калигула встает и машинально отирает руки.)

(Цезонии, подавая ей осколок склянки, которую носил с собой Мерейя.) Что это такое? Противоядие?
ЦЕЗОНИЯ (спокойно). Нет, Калигула. Лекарство от астмы.
КАЛИГУЛА (помолчав, глядя на Мерейю). Всё равно. Какая разница? Немного раньше, немного позже… (Внезапно уходит — с озабоченным видом, не переставая вытирать руки.)




Объект «Дом патриция»
Сцена 26. Павильон. 15 п.м. (30 сек.)
ЛЕПИД (совершенно подавленный). Что теперь делать?
ЦЕЗОНИЯ (просто). Я думаю, прежде всего убрать тело. Уж очень оно безобразно!

(КЕРЕЯ и ЛЕПИД поднимают тело и уносят его.)

ЛЕПИД (Керее). Надо спешить.
КЕРЕЯ. Нас должно набраться человек двести.




Объект «Дом патриция»
Сцена 27. Павильон. 30 п.м. (1 мин.)
ЦЕЗОНИЯ. Иди сюда.
СЦИПИОН. Что тебе нужно?
ЦЕЗОНИЯ. Подойди поближе. (Берет его за подбородок и смотрит ему в глаза. Пауза. Холодно.) Он убил твоего отца?
СЦИПИОН. Да.
ЦЕЗОНИЯ. Ты его ненавидишь?
СЦИПИОН. Да.
ЦЕЗОНИЯ. Ты хочешь его убить?
СЦИПИОН. Да.
ЦЕЗОНИЯ (отпуская его). Тогда почему ты мне это говоришь?
СЦИПИОН. Потому что я никого не боюсь. Убить его или погибнуть самому — это только разные способы со всем покончить. И потом, ты меня не выдашь.
ЦЕЗОНИЯ. Ты прав, я тебя не выдам. Но я хочу тебе кое-что сказать — вернее, я хотела бы поговорить с тем, что есть лучшего в тебе.
СЦИПИОН. Лучшее во мне — моя ненависть.
ЦЕЗОНИЯ. И всё же выслушай меня. То, что я хочу тебе сказать, одновременно и непостижимо, и очевидно. Но будь это слово услышано по-настоящему, оно совершило бы ту единственную революцию, которая способна окончательно перевернуть этот мир.
СЦИПИОН. Так скажи его.
ЦЕЗОНИЯ. Не сразу. Подумай сначала о перекошенном болью лице твоего отца, когда у него вырывали язык. Подумай об этом рте, наполненном кровью, об этом крике терзаемого животного.
СЦИПИОН. Да.
ЦЕЗОНИЯ. Теперь подумай о Калигуле.
СЦИПИОН (со всей ненавистью в голосе). Да.
ЦЕЗОНИЯ. А теперь слушай: попытайся его понять. (Уходит, оставив Сципиона в растерянности.)

(Входит ГЕЛИКОН. Их взгляды встретились… они долго смотрят друг на друга.)




Объект «Дом патриция»
Сцена 28. Павильон. 30 п.м. (1 мин.)
СЦИПИОН. Геликон! Помоги мне.
ГЕЛИКОН. Это небезопасно, голубка моя. К тому же я ничего не понимаю в стихах.
СЦИПИОН. Ты мог бы мне помочь. Ты так много знаешь.
ГЕЛИКОН. Я знаю, что дни уходят и что надо торопиться поесть. Еще я знаю, что ты мог бы убить Калигулу… и что он был бы не против.

Сказав это, Геликон резко повернулся и пошел прочь. Сципион исподлобья смотрел ему вслед, губы его дрожали, самые противоречивые чувства раздирали его душу…
Крик отчаянья вырвался из его груди…




Объект «Берег моря»
Сцена 29. Павильон. 140 п.м. (4 мин. 40 сек.)
Казалось, этот крик звучал над ночным морем…
В сиянье луны на обрыве стояла одинокая фигура Императора… Он поднял голову к небу, словно услышал этот крик. Сципион подкрадывался всё ближе и ближе.

КАЛИГУЛА. А, это ты.

(Эти слова заставили Сципиона застыть на месте.)

Я давно тебя не видел. Что поделываешь? Не бросил писать? Покажешь мне свои последние сочинения?
СЦИПИОН. (Ему не по себе, его раздирают между собой ненависть и какое-то другое, непонятное ему чувство). Я написал несколько стихотворений, цезарь.
КАЛИГУЛА. О чем?
СЦИПИОН. Не знаю, цезарь. Наверное, о природе.
КАЛИГУЛА (свободнее). Прекрасный сюжет. И обширный. Что дает тебе природа?
СЦИПИОН (берет себя в руки, саркастично и зло). Она утешает меня в том, что я не цезарь.
КАЛИГУЛА. А! Как по-твоему, она могла бы утешить меня в том, что я цезарь?
СЦИПИОН (тем же тоном). Право же, она излечивала и более глубокие раны.
КАЛИГУЛА (удивительно просто). Раны? Ты сказал это со злобой. Это потому, что я убил твоего отца? Но если бы ты знал, какое это точное слово. Рана! (Другим тоном.) Только ненависть делает людей умнее.
СЦИПИОН (ледяным голосом). Я ответил на твой вопрос о природе.

(Калигула садится, смотрит на Сципиона, потом вдруг берет его за руки и с силой притягивает к себе, усаживая у своих ног. Сжимает его лицо в ладонях.)

КАЛИГУЛА. Прочти мне свое стихотворение.
СЦИПИОН.Нет, цезарь, прошу тебя.
КАЛИГУЛА. Почему?
СЦИПИОН. У меня его нет с собой.
КАЛИГУЛА. Ты его не помнишь наизусть?
СЦИПИОН. Нет.
КАЛИГУЛА. Скажи хотя бы, о чем оно.
СЦИПИОН (так же напряженно и словно нехотя). Я в нем говорил…
КАЛИГУЛА. Да?
СЦИПИОН. Нет, не помню…
КАЛИГУЛА. Попробуй…
СЦИПИОН. Я говорил о тайном согласии между землей…
КАЛИГУЛА (перебивает, будто погруженный в свои мысли). …между землей и ступнями…
СЦИПИОН (он озадачен, поколебавшись, продолжает). Да, пожалуй, так…
КАЛИГУЛА. Продолжай.
СЦИПИОН. …и об очертаниях римских холмов, и о том быстротечном и щемящем умиротворении, что приносит с собой вечер…
КАЛИГУЛА. …о криках стрижей в зеленом небе.
СЦИПИОН (понемногу оттаивая). Да, и об этом.
КАЛИГУЛА. Дальше.
СЦИПИОН. И о хрупком миге, когда небо, еще все в золоте, внезапно поворачивается и открывает нам обратную свою сторону, усеянную сверкающими звездами.
КАЛИГУЛА. О том запахе дыма, деревьев и реки, что земля шлет тогда навстречу ночи…
СЦИПИОН (в экстазе). …звенят цикады, дневной жар спадает, и собаки, и скрип запоздалых повозок, и голоса крестьян…
КАЛИГУЛА. …и дороги покрываются тенью под самшитом и оливами…
СЦИПИОН. Да, да, всё верно! Но почему ты догадался?
КАЛИГУЛА (прижимает Сципиона к себе). Не знаю. Может быть, потому что нам дороги одни и те же истины.
СЦИПИОН (вздрагивает и прячет лицо на груди Калигулы). Ах, не всё ли равно, если я повсюду вижу один только лик любви!
КАЛИГУЛА (гладя его по голове). Это свойственно великим сердцам, Сципион! Если бы мне было дано познать такую незамутненность души! Но я слишком хорошо знаю, как сильна моя жадность к жизни, природа ее не утолит. Ты не можешь этого понять. Ты из другого мира. Ты без остатка принадлежишь добру, как я — злу.
СЦИПИОН. Я могу понять.
КАЛИГУЛА. Нет. Во мне что-то такое — безмолвный омут, гниющие водоросли… (Внезапно изменившимся голосом.) Наверно, твое стихотворение прекрасно. Но если хочешь знать мое мнение…
СЦИПИОН (в той же позе). Да.
КАЛИГУЛА. Всё это страдает малокровием.

(Сципион резко откидывается назад и с ужасом смотрит на Калигулу. Он говорит глухим голосом, отстраняясь всё дальше от Калигулы и напряженно в него вглядываясь.)

СЦИПИОН. О чудовище, гнусное чудовище. Ты опять ломал комедию. Ты ломал комедию только что, да? И ты собой доволен?
КАЛИГУЛА (с легкой грустью). В том, что ты говоришь, есть правда. Я ломал комедию.
СЦИПИОН (тем же тоном). Какое у тебя, наверно, подлое и кровавое сердце. Сколько злобы и ненависти — как они, наверно, тебя терзают!
КАЛИГУЛА (мягко). Довольно, замолчи.
СЦИПИОН. Как мне тебя жалко и как я тебя ненавижу!
КАЛИГУЛА (с гневом). Замолчи.
СЦИПИОН. И в каком же мерзком одиночестве ты, наверно, живешь!
КАЛИГУЛА (взорвавшись, бросается на него, хватает за шиворот и трясет). Одиночество! Разве ты его испытал? Одиночество поэтов и худосочных. Одиночество? Какое? Ты не знаешь, что человек никогда не остается один! Что весь груз будущего и прошлого повсюду с нами! С нами те, кого мы убили. И это еще не самое трудное. Но с нами и те, кого мы любили, кого не любили и кто любил нас, раскаянье, желания, горечь и нежность, шлюхи и вся шайка богов. (Отпускает его и возвращается на свое место.) Побыть одному! О, если бы я только мог погрузиться в одиночество, но не в мое, отравленное присутствием других, а в настоящее, в тишину и трепет дерева! (Садится, внезапно охваченный усталостью.) Одиночество! Нет, Сципион. Оно пронизано скрежетом зубовным и всё звенит умолкнувшими звуками и голосами. И подле женщин, которых я ласкаю, когда нас окутывает ночь и я, отделившись от своей наконец-то насытившейся плоти, надеюсь между жизнью и смертью побыть хоть немного самим собой, мое одиночество заполняется до краев едким запахом наслажденья под мышками у женщины, дремлющей рядом со мной.

(Он как будто выдохся. Долгое молчание. Сципион заходит Калигуле за спину и неуверенно приближается к нему. Протягивает к Калигуле руку и кладет ему на плечо. Калигула, не оборачиваясь, накрывает его руку своей.)

СЦИПИОН. У каждого человека есть какая-то отрада в жизни. Она не дает всё бросить. Ее зовут на помощь, когда выбиваются из сил.
КАЛИГУЛА. Это правда, Сципион.
СЦИПИОН. Неужели в твоей жизни нет ничего такого? Закипающих слез, тихого убежища?
КАЛИГУЛА. Пожалуй, есть.
СЦИПИОН. Что же это?
КАЛИГУЛА (медленно). Презрение.




Объект «Лупанарий»
Сцена 30. Интерьер. КМБ. 30 п.м. (1 мин.)

МУЗЫКАЛЬНЫЙ НОМЕР

В лупанарий врывается обезумевшая толпа патрициев, старающихся опередить друг друга. Но спрос превышает предложение, поэтому у кабинок образовались очереди…




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 31. Павильон. КМБ 10 п.м. (20 сек.)

МУЗЫКАЛЬНЫЙ НОМЕР

КАЛИГУЛА движется по ночным переходам дворца…




Объект «Берег моря»
Сцена 32. Натура. Осень. Режим. КМБ. 10 п.м. (20 сек.)
СЦИПИОН сидит на берегу моря на том месте, где сидел цезарь. Ему не по себе…




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 33. Павильон. КМБ. 10 п.м. (20 сек.)

МУЗЫКАЛЬНЫЙ НОМЕР

В темных переходах дворца перебегают какие-то тени, они собираются в кучки, о чем-то перешептываются.




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 34. Павильон. 110 п.м. (3 мин. 40 сек.)

За закрытым занавесом — звуки барабана и тарелок. Занавес поднимается, открывая что-то вроде ярмарочного балагана. В центре задернутая занавеска; перед ней на небольшом помосте ГЕЛИКОН и ЦЕЗОНИЯ. По обе стороны от них МУЗЫКАНТЫ с инструментами. На скамьях спиной к зрителям сидят несколько СЕНАТОРОВ и СЦИПИОН.

ГЕЛИКОН (голосом ярмарочного зазывалы). Подходите! Подходите!

(Тарелки.)

Боги снова спустились на землю. Гай, цезарь и бог, известный под именем Калигулы, ссудил им свое человеческое обличье. Подходите, обыкновенные смертные, священное чудо совершается на ваших глазах. По особой милости к благословенному царствованию Калигулы божественные тайны открываются всем и каждому.

(Тарелки.)

ЦЕЗОНИЯ. Подходите, господа! Поклоняйтесь и платите сколько можете. Небесная мистерия сегодня всем по карману.

(Тарелки.)

ГЕЛИКОН. Олимп и его закулисная жизнь, его интриги и слезы, его обитатели запросто, по-домашнему. Подходите! Подходите! Вся правда о ваших богах!

(Тарелки.)

ЦЕЗОНИЯ. Поклоняйтесь и платите деньги. Подходите, господа! Представление начинается.

(Тарелки. Рабы бегают взад и вперед, вынося на помост разные предметы.)

ГЕЛИКОН. Потрясающее воссоздание истины, предпринятое впервые. Силы небесные показываются здесь, на земле, во всем их великолепии; захватывающее, невиданное зрелище: молния…

(Рабы зажигают греческий огонь.)

…гром…

(Катят бочонок с камнями.)

…сама судьба в своем триумфальном шествии! Подходите и смотрите!

(Отдергивает занавеску, за которой предстает КАЛИГУЛА на пьедестале, переодетый шутовской Венерой.)

КАЛИГУЛА (любезно). Сегодня я — Венера.
ЦЕЗОНИЯ. Обряд поклонения начинается. На колени.

(Все, кроме Сципиона, опускаются на колени.)

И повторяйте за мной священную молитву Калигуле-Венере: Богиня скорби и пляски…
ПАТРИЦИИ. Богиня скорби и пляски…
ЦЕЗОНИЯ. Рожденная из волн, вся липкая и горькая от соли и пены морской…
ПАТРИЦИИ. Рожденная из волн, вся липкая и горькая от соли и пены морской…
ЦЕЗОНИЯ. Ты, подобная улыбке и сожалению…
ПАТРИЦИИ. Ты, подобная улыбке и сожалению…
ЦЕЗОНИЯ. …обиде и восторгу…
ПАТРИЦИИ. …обиде и восторгу…
ЦЕЗОНИЯ. Научи нас равнодушию, возрождающему любовь…
ПАТРИЦИИ. Научи нас равнодушию, возрождающему любовь…
ЦЕЗОНИЯ. Наставь нас в истине этого мира, гласящей, что ее в нем нет…
ПАТРИЦИИ. Наставь нас в истине этого мира, гласящей, что ее в нем нет…
ЦЕЗОНИЯ. И ниспошли нам силы жить достойно этой несравненной истины…
ПАТРИЦИИ. И ниспошли нам силы жить достойно этой несравненной истины…
ЦЕЗОНИЯ. Пауза!
ПАТРИЦИИ. Пауза!
ЦЕЗОНИЯ (продолжает). Осыпь нас своими дарами, осени наши лица своей беспристрастной жестокостью, своей непредвзятой ненавистью, кидай нам в глаза полные пригоршни цветов и убийств.
ПАТРИЦИИ. …полные пригоршни цветов и убийств.
ЦЕЗОНИЯ. Прими своих заблудших чад. Впусти их в суровый приют своей равнодушной и мучительной любви. Надели нас своими страстями без предмета, печалями без причины и радостями без будущего…
ПАТРИЦИИ. …и радостями без будущего…
ЦЕЗОНИЯ (очень громко). О ты, такая опустошенная и палящая, бесчеловечная, но земная, опои нас вином своего безразличия и заключи нас навеки в свое мрачное и грязное сердце.
ПАТРИЦИИ. Опои нас вином своего безразличия и заключи нас навеки в свое мрачное и грязное сердце.

(Когда патриции заканчивают последнюю фразу, Калигула, до того неподвижный, громко фыркает и провозглашает трубным голосом.)

КАЛИГУЛА. Да будет так, дети мои, ваши молитвы исполнятся. (Садится по-турецки на пьедестале.)

(Патриции по очереди преклоняют перед ним колени и протягивают монету; потом собираются в правом углу сцены прежде чем уйти. Последний из них в смятении забывает дать монетку и отходит. Но Калигула рывком вскакивает на ноги.)

Эй! Эй! Поди-ка сюда, мой мальчик. Поклоняться — это прекрасно, но давать деньги — еще лучше. Спасибо. Вот и хорошо. Если бы боги не имели других сокровищ, кроме любви смертных, они были бы так же бедны, как бедный Калигула. А теперь, господа, вы можете разойтись и поведать городу об удивительном чуде, при котором вам довелось присутствовать. Вы видели Венеру, в прямом смысле слова видели, своими плотскими очами, и Венера говорила с вами. Идите, господа.

(Патриции собираются уходить.)

Минутку! Идите через левый выход. У правого я поставил солдат, им приказано вас убить.

(ПАТРИЦИИ поспешно уходят беспорядочной толпой.
РАБЫ и МУЗЫКАНТЫ исчезают.)




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 35. Павильон. 100 п.м. (3 мин. 20 сек.)

ГЕЛИКОН грозит СЦИПИОНУ пальцем. Растягивается на кушетке.

СЦИПИОН. Ты залил кровью землю, а теперь пачкаешь грязью небо.
ЦЕЗОНИЯ (очень спокойно). Какой ты горячий, мой мальчик. В эту минуту в Риме люди умирают за выражения куда менее красноречивые.
КАЛИГУЛА (заинтересован). Значит, ты веришь в богов, Сципион?
СЦИПИОН. Нет. Я могу не разделять каких-то убеждений, но это не значит, что я обязан их осквернять или отнимать у других право их иметь.
КАЛИГУЛА. Вот это называется скромность, настоящая скромность! И знаешь, я немножко завидую тебе. Ведь это единственное свойство, которого у меня, наверно, никогда не будет.
СЦИПИОН. Ты завидуешь не мне, а самим богам.
КАЛИГУЛА. Если позволишь, это останется великой тайной моего царствования. Всё, в чем меня сегодня можно упрекнуть, — это в том, что я еще немного продвинулся на пути к могуществу и свободе. Человека, который любит власть, соперничество богов раздражает. Я с ним покончил. Я доказал этим мнимым богам, что если у человека есть воля, то он может справиться с их жалким ремеслом без подготовки.
СЦИПИОН. Это и есть кощунство, Гай.
КАЛИГУЛА. Нет, Сципион, это прозорливость. Я просто понял, что есть только один способ сравняться с богами: достаточно быть столь же жестоким.
СЦИПИОН. Достаточно стать тираном.
КАЛИГУЛА. Что такое тиран?
СЦИПИОН. Слепая душа.
КАЛИГУЛА. Тиран — это тот, кто приносит целые народы в жертву своим идеалам или своему честолюбию. Идеалов у меня нет, а что касается почестей и власти, то тут мне больше нечего домогаться. Властью я пользуюсь, чтобы вознаградить себя.
СЦИПИОН. За что?
КАЛИГУЛА. За тупость и злобу богов.
СЦИПИОН. Злоба не может вознаградить за злобу. А я знаю только одно средство противостоять враждебности мира.
КАЛИГУЛА. Какое же?
СЦИПИОН. Бедность.
КАЛИГУЛА. Надо будет и его попробовать.
СЦИПИОН. А пока множество людей умирает вокруг тебя.
КАЛИГУЛА. На самом деле совсем немного, Сципион. Ты знаешь, от скольких войн я отказался?
СЦИПИОН. Нет.
КАЛИГУЛА. От трех. А знаешь, почему я отказался?
СЦИПИОН. Потому что тебе наплевать на величие Рима.
КАЛИГУЛА. Нет, потому что я уважаю человеческую жизнь.
СЦИПИОН. Ты издеваешься надо мной, Гай.
КАЛИГУЛА. Или по крайней мере я уважаю ее больше, чем лавры завоевателя. Правда, чужую жизнь я уважаю не больше, чем свою собственную. И если мне легко убивать, то потому, что мне и умереть нетрудно. Нет, чем больше я об этом размышляю, тем больше убеждаюсь, что я не тиран.
СЦИПИОН. Какая разница, будь ты тираном, нам бы это обошлось не дороже.
КАЛИГУЛА (начинает терять терпение). Если бы ты умел считать, то сообразил бы, что самая ничтожная война, затеянная здравомыслящим тираном, обошлась бы вам в тысячу раз дороже моих причуд.
СЦИПИОН. Но она была бы доступна здравому смыслу. А главное — это чтобы можно было понять.
КАЛИГУЛА. Судьбу понять нельзя, вот почему я и решил сам занять место судьбы. Я принял тупое и непостижимое обличье богов. Этому твои недавние сотоварищи и учились только что поклоняться.
СЦИПИОН. Это и есть кощунство, Гай.
КАЛИГУЛА. Нет, Сципион, это драматическое искусство. Ошибка всех этих людей состоит в том, что они недостаточно верят в театр. Иначе они бы знали, что разыгрывать небесные трагедии и превращаться в бога позволено каждому. Надо только вырвать всякую жалость из сердца.
СЦИПИОН. Возможно, так оно и есть, Гай. Но если это правда, тогда, я думаю, ты сделал всё необходимое для того, чтобы однажды вокруг тебя поднялись легионы таких же неумолимых земных богов и утопили в крови твое собственное божество на час.
ЦЕЗОНИЯ. Сципион!
КАЛИГУЛА (отрывисто и резко). Оставь, Цезония. Ты сам не знаешь, как верно ты сказал, Сципион: я сделал всё необходимое. Я с трудом представляю себе тот миг, о котором ты говоришь. Но иногда я о нем мечтаю. И во всех лицах, которые выступают из глубины этой горькой ночи, в их искаженных ненавистью и тревогой чертах я и вправду с восторгом узнаю́ того единственного бога, которому поклонялся на этой земле: бога жалкого и подлого, как человеческое сердце. (Раздраженно.) А теперь уходи. Ты и так сказал слишком много. (Другим тоном.) А мне еще надо покрасить ногти на ногах. Это нельзя откладывать.

(Все уходят, кроме Геликона, который бродит вокруг Калигулы, сосредоточенно красящего себе ногти.)




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 36. Павильон. 60 п.м. (2 мин.)
КАЛИГУЛА. Геликон!
ГЕЛИКОН. Что?
КАЛИГУЛА. Продвигается твоя работа?
ГЕЛИКОН. Какая работа?
КАЛИГУЛА. Как! А луна!
ГЕЛИКОН. Двигается понемногу. Надо только потерпеть. Но я хотел с тобой поговорить.
КАЛИГУЛА. Терпения у меня, может быть, и хватит, но не времени. Надо спешить, Геликон.
ГЕЛИКОН. Я же сказал тебе, что буду стараться. Но сначала мне надо сообщить тебе важные вещи.
КАЛИГУЛА (как будто не слыша). Заметь, что она уже была моей.
ГЕЛИКОН. Кто?
КАЛИГУЛА. Луна.
ГЕЛИКОН. Ну да, конечно. Ты знаешь, что готовится покушение на твою жизнь?
КАЛИГУЛА. Она была совсем моей. Правда, только два или три раза. Но всё-таки она была моей.
ГЕЛИКОН. Я уже давно пытаюсь с тобой поговорить.
КАЛИГУЛА. Это было прошлым летом. Я смотрел на нее и ласкал ее на колоннах сада, и она наконец поняла.
ГЕЛИКОН. Оставим эти игры, Гай. Пускай ты не желаешь меня слушать, всё равно, мое — дело — сказать. Если ты не обращаешь внимания, тем хуже.
КАЛИГУЛА (продолжает тщательно красить ногти на ногах). Этот лак никуда не годится. Да, так вернемся к луне. Это случилось в чудесную августовскую ночь.

(Геликон с досадой отворачивается и молчит, застыв на месте.)

Сперва она немного пококетничала. Я уже лег. Сначала она была совершенно кровавая и стояла прямо над горизонтом. Потом начала подниматься всё быстрее и становилась всё легче. Чем выше она поднималась, тем делалась светлее. Она была как молочно-белое озеро во тьме, полной мерцающих звезд. И наконец она явилась в жарком дыхании ночи, нежная, легкая и нагая. Она миновала порог спальни, неспешно и уверенно приблизилась к моей постели и заструилась в нее, обливая меня своей улыбкой и своим сиянием. Этот лак решительно никуда не годится. Вот видишь, Геликон, я могу сказать, не хвастая, что она была моей.
ГЕЛИКОН. Хочешь меня выслушать и узнать, что тебе угрожает?
КАЛИГУЛА (перестает красить ногти и пристально смотрит на него). Я хочу только луну, Геликон. Я знаю заранее, откуда придет смерть. Но я еще не исчерпал всего, что заставляет меня жить. Поэтому я хочу луну. И не появляйся здесь, пока не достанешь мне ее.
ГЕЛИКОН. Что ж, я исполню свой долг и скажу то, что обязан сказать. Против тебя составлен заговор. Во главе его Керея. Мне удалось перехватить эту табличку, из которой ты можешь узнать самое главное. Я кладу ее вот сюда.

(Геликон кладет восковую табличку на кресло и идет к выходу.)

КАЛИГУЛА. Куда ты, Геликон?
ГЕЛИКОН (с порога). За луной для тебя.




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 37. Павильон. 60 п.м. (2 мин.)

Кто-то скребется в другую дверь. КАЛИГУЛА резко поворачивается и замечает СТАРОГО ПАТРИЦИЯ.

СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ (нерешительно). Можно, Гай?
КАЛИГУЛА (нетерпеливо). Ну, входи. (Глядя на него.) Значит, мы пришли еще раз посмотреть на Венеру, моя прелесть!
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Нет, дело не в этом. Тсс! О, прости, Гай… Я хочу сказать… Ты знаешь, как я тебя люблю… И потом, единственное, чего я прошу, — это спокойно дожить свои дни…
КАЛИГУЛА. Короче! Короче!
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Да, хорошо. Итак… (Скороговоркой.) Это очень серьезно, вот и всё.
КАЛИГУЛА. Нет, это не очень серьезно.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Что несерьезно, Гай?
КАЛИГУЛА. А о чем мы говорим, радость моя?
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ (озираясь). О том… (Мнется и наконец выпаливает.) Против тебя заговор…
КАЛИГУЛА. Вот видишь, я же говорил, что это вовсе не серьезно.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Гай, они хотят тебя убить.
КАЛИГУЛА (подходит к нему и берет его за плечи). Знаешь, почему я не могу тебе поверить?
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ (с клятвенным жестом). Призываю всех богов, Гай…
КАЛИГУЛА (мягко, потихоньку подталкивая его к выходу). Не клянись, главное, не клянись. Лучше послушай. Если то, что ты говоришь, правда, то я должен предположить, что ты предаешь своих друзей, не так ли?
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ (немного растерян). Но моя любовь к тебе, Гай…
КАЛИГУЛА (тем же тоном). А я не могу этого предположить. Я так презираю всякую подлость, что не смогу удержаться и непременно велю казнить предателя. Я-то хорошо знаю, что ты за человек. Конечно, ты не намерен ни предавать, ни умирать.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Конечно, конечно, Гай!
КАЛИГУЛА. Вот видишь, я был прав, что тебе не поверил. Ты ведь не подлец, правда?
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. О нет…
КАЛИГУЛА. И не предатель?
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Это само собой разумеется, Гай.
КАЛИГУЛА. И следовательно, никакого заговора нет. Это была просто шутка, скажи?
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ (сбитый с толку). Шутка, обыкновенная шутка…
КАЛИГУЛА. По всей очевидности, никто не собирается меня убивать?
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Никто, конечно, никто.
КАЛИГУЛА (глубоко вздыхает и продолжает медленно). Тогда исчезни, моя прелесть. Человек чести — такое редкое животное в этом мире, что слишком долго лицезреть его мне трудно. Мне нужно побыть одному, чтобы прочувствовать как следует этот чудесный миг.




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 38. Павильон. 30 п.м. (1 мин.)

Какое-то время КАЛИГУЛА, не двигаясь, глядит на табличку. Потом берет ее и читает. Переводит дыхание и зовет СТРАЖНИКА.

КАЛИГУЛА. Приведи Керею.

(Стражник идет к выходу.)

Постой.

(Стражник останавливается.)

Будь с ним почтителен.

(СТРАЖНИК уходит. Калигула меряет зал шагами, потом идет к зеркалу.)

Ты решил быть логичным, идиот. Остается только узнать, до какого предела. (С иронией.) Если бы тебе принесли луну, всё бы изменилось, да? Невозможное стало бы возможным, и всё преобразилось бы разом, в один миг. Почему бы и нет, Калигула? Как знать? (Озирается кругом.) Всё меньше людей вокруг меня, как странно. (Глядя в зеркало, глухим голосом.) Слишком много мертвых, слишком много мертвых. Какая от этого пустота! Даже если бы мертвые снова зашевелились под ласками солнца, убийства оттого не ушли бы обратно под землю. (С яростью.) Логика, Калигула, надо твердо держаться логики. Безграничная власть, безграничная верность своей судьбе. Нет, назад не возвращаются, надо идти до конца!

(Входит КЕРЕЯ.)




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 39. Павильон. 140 п.м. (4 мин. 40 сек.)

КАЛИГУЛА, туго завернувшись в плащ, откидывается на спинку кресла. Вид у него измученный.

КЕРЕЯ. Ты меня звал, Гай?
КАЛИГУЛА (слабым голосом). Да, Керея. Стража! Факелов!

(Молчание.)

КЕРЕЯ (чуть раздраженно). Ты уверен, что мое присутствие необходимо?
КАЛИГУЛА. Совершенно уверен, Керея.

(Снова молчание. Потом неожиданно торопливо.)

Извини меня. Я рассеян и плохо тебя принимаю. Садись вот сюда, в это кресло, и побеседуем по-дружески.

(Керея садится. Едва ли не впервые он держится непринужденно.)

Как ты думаешь, Керея, могут два человека, равные духом и гордостью, хоть однажды в жизни поговорить с открытым сердцем, сбросив с себя всю ложь, все предрассудки, все тайные расчеты, которыми живут?
КЕРЕЯ. Я считаю, что это возможно, Гай. Но, думаю, ты на это не способен.
КАЛИГУЛА. Ты прав. Я только хотел узнать, сходимся ли мы во мнениях. Что ж, наденем маски. Керея, почему ты меня не любишь?
КЕРЕЯ. Потому что тебя не за что любить, Гай. Нельзя любить ту часть своей души, которую стараешься утаить от себя самого.
КАЛИГУЛА. За что ты меня ненавидишь?
КЕРЕЯ. Тут ты ошибаешься, Гай. Ненависти к тебе у меня нет. Я считаю тебя опасным и жестоким, эгоистичным и тщеславным. Но я не могу тебя ненавидеть, потому что ты не кажешься мне счастливым. И я не могу тебя презирать, потому что знаю — ты не трус.
КАЛИГУЛА. Тогда почему ты хочешь меня убить?
КЕРЕЯ. Я уже сказал: я считаю тебя опасным. Мне дорого и необходимо надежное благополучие. Большинство людей устроено так же. Они не способны жить в таком мире, где самая бредовая идея может в любую минуту стать явью и войти в их жизнь — а чаще всего и входит, как нож в сердце. Я тоже не хочу жить в таком мире. Предпочитаю твердую почву под ногами.
КАЛИГУЛА. Благополучие не в ладах с логикой.
КЕРЕЯ. Согласен. Это взгляд не логичный, зато здоровый.
КАЛИГУЛА. Продолжай.
КЕРЕЯ. Мне больше нечего сказать. Я не хочу вникать в твою логику. У меня другие понятия о своем человеческом долге. Я знаю, что большинство твоих подданных думают так же, как я. Ты всем мешаешь. Значит, ты должен исчезнуть.
КАЛИГУЛА. Очень ясно и вполне оправданно. Для большинства людей это просто самоочевидно. Но не для тебя. Ты многое понимаешь, а за понимание надо дорого платить — или отказаться от него. Я плачу́. Почему же ты и не отказываешься, и не хочешь платить?
КЕРЕЯ. Потому что я хочу жить и быть счастливым. А ни того, ни другого не добиться, если доводить логику до абсурда со всеми его последствиями. Я обыкновенный человек. Порой это меня тяготит, и тогда я желаю смерти тем, кого люблю, страстно мечтаю о женщинах, которые для меня запретны по законам семьи или дружбы. Если быть логичным, я должен в таких случаях убивать и брать женщин. Но я считаю, что эти смутные порывы значения не имеют. Если бы все принялись их осуществлять, мы не могли бы ни жить, ни быть счастливыми. А для меня, повторяю, имеет значение именно это.
КАЛИГУЛА. Тогда ты должен верить в высокие идеалы.
КЕРЕЯ. Я верю в то, что одни поступки благороднее других.
КАЛИГУЛА. А по мне, они все равноценны.
КЕРЕЯ. Я знаю, Гай, поэтому и не могу тебя ненавидеть. Но ты мешаешь и должен исчезнуть.
КАЛИГУЛА. Справедливо. Только зачем объявлять мне об этом и рисковать своей жизнью?
КЕРЕЯ. Затем, что другие встанут на мое место, и затем, что я не люблю лгать.

(Молчание.)

КАЛИГУЛА. Керея!
КЕРЕЯ. Да, Гай.
КАЛИГУЛА. Как ты думаешь, могут два человека, равные духом и гордостью, хоть однажды в жизни поговорить с открытым сердцем?
КЕРЕЯ. Я думаю, это мы с тобой и сделали только что.
КАЛИГУЛА. Да, Керея. А ведь ты считал, что я на это не способен.
КЕРЕЯ. Я был не прав, Гай, сознаюсь и благодарю тебя. А теперь я жду твоего приговора.
КАЛИГУЛА (рассеянно). Моего приговора? А! Ты имеешь в виду… (Достает табличку из-под плаща.) Ты знаешь, что это такое, Керея?
КЕРЕЯ. Я знал, что она в твоих руках.
КАЛИГУЛА (пылко). Да, ты знал, Керея, и сама твоя прямота была притворством. Два человека так и не поговорили с открытым сердцем. Впрочем, это неважно. А теперь отбросим игру в откровенность и снова будем жить как раньше. Тебе предстоит еще попытаться понять, что я скажу, и вытерпеть мои оскорбления и капризы. Слушай, Керея. Эта табличка — единственное доказательство.
КЕРЕЯ. Я ухожу, Гай. Всё это зловещее кривлянье мне надоело. Я его слишком хорошо знаю и больше не хочу на него смотреть.
КАЛИГУЛА (столь же пылко и настойчиво). Погоди. Это единственное доказательство, так?
КЕРЕЯ. Едва ли тебе нужны доказательства, чтобы отправить человека на казнь.
КАЛИГУЛА Верно. Но на сей раз я хочу изменить себе. Это никому не помешает. А изменить себе время от времени так приятно. Это дает отдых. Я нуждаюсь в отдыхе, Керея.
КЕРЕЯ. Не понимаю, и вообще я не ценитель таких изгибов.
КАЛИГУЛА. Разумеется. Ты-то, Керея, человек здоровый. У тебя нет непомерных желаний! (Заливаясь смехом.) Ты хочешь жить и быть счастливым. Всего-навсего!
КЕРЕЯ. Думаю, нам лучше на этом кончить.
КАЛИГУЛА. Нет еще. Чуточку терпения, хорошо? Смотри, вот я держу это доказательство. Я воображаю, что без него не могу вас казнить. В этом моя прихоть и мой отдых. А теперь гляди, во что обращаются доказательства в руках императора. (Подносит табличку к факелу.)

(Керея подходит ближе. Между ними факел. Табличка тает.)

Видишь, заговорщик! Она тает, и, по мере того как исчезает это доказательство, заря невинности занимается на твоем лице. У тебя чудесные, чистые черты, Керея. Как прекрасен невинный человек, как прекрасен! Оцени мое могущество. Самим богам не дано возвращать невинность, не послав сначала кары. А твоему императору потребовался только язычок пламени, чтобы сделать тебя снова безгрешным и бесстрашным. Продолжай, Керея, доведи до конца великолепные рассуждения, которые я от тебя услышал. Твой император ждет отдыха. Это его собственный способ жить и быть счастливым.

(Керея тупо смотрит на Калигулу. Делает едва заметное движение, словно понял, открывает рот, чтобы заговорить, — и внезапно уходит. Калигула всё держит табличку над огнем и, улыбаясь, провожает Керею взглядом.)




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 40. Павильон. 50 п.м. (1 мин. 40 сек.)
СЦИПИОН (с замкнутым выражением). Чего ты от меня хочешь?
КЕРЕЯ. Время торопит. Мы должны быть тверды в том, что задумали.
СЦИПИОН (отворачиваясь). Это правда, Керея.
КЕРЕЯ. Сципион, я старше тебя и не привык просить помощи. Но ты мне действительно нужен. Ответственность за такое убийство должны взять на себя люди, достойные уважения. В этой возне уязвленных самолюбий и низких страхов чистые побуждения только у нас с тобой. Я знаю, если ты нас и покинешь, то ничего не выдашь. Но не в этом дело. Я хочу, чтобы ты был с нами.
СЦИПИОН. Понимаю. Но клянусь тебе, я не могу.
КЕРЕЯ. Значит, ты с ним?
СЦИПИОН. Нет. Но я не могу быть против него. (Молчит, потом глухо.) Если бы я его убил, мое сердце всё равно осталось бы с ним.
КЕРЕЯ. Но ведь он убил твоего отца!
СЦИПИОН. Да, с этого всё начинается. Но на этом всё и кончается.
КЕРЕЯ. Он отрицает то, что ты признаешь. Он глумится над тем, чему ты поклоняешься.
СЦИПИОН. Это правда, Керея. Но во мне есть что-то похожее на него. Одно и то же пламя сжигает нам душу.
КЕРЕЯ. Бывают минуты, когда надо выбирать. Я заставил замолчать в себе то, что могло быть на него похоже.
СЦИПИОН. Я не могу выбирать, потому что, кроме своей боли, я чувствую еще и его боль. Несчастье мое в том, что я всё понимаю.
КЕРЕЯ. Значит, твой выбор — признать его правым.
СЦИПИОН (на крике). О, поверь мне, Керея, я больше никого, никого никогда не признаю правым!

(Пауза. Смотрят друг на друга.)

КЕРЕЯ (с волнением, подходя к Сципиону). Пожалуй, я ненавижу его еще сильнее за то, что он с тобой сделал.
СЦИПИОН. Он научил меня требовать бесконечного.
КЕРЕЯ. Нет, Сципион, он отнял у тебя надежду. А отнимать надежду у юной души — преступление тяжелее всех, что он совершил до сих пор. Клянусь тебе, этого одного мне достаточно, чтобы дать волю гневу и убить его. (Направляется к выходу.)




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 41. Павильон. 20 п.м. (40 сек.)

Лязг оружия. Справа появляются ДВА СТРАЖНИКА. Они ведут СТАРОГО ПАТРИЦИЯ и ПЕРВОГО ПАТРИЦИЯ, которые выказывают все признаки страха.

ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ (Стражнику, стараясь придать своему голосу твердость). Но чего, в конце концов, от нас хотят в такой поздний час?
СТРАЖНИК (указывая на кресла с правой стороны). Садись сюда.
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Если нас хотят казнить, как прочих, то такие сложные приготовления ни к чему.
СТРАЖНИК. Садись сюда, старый осёл.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Сядем. Этот человек ничего не знает, это ясно.
СТРАЖНИК. Да, моя прелесть, это ясно. (Уходит.)
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Ведь я же знал, что надо спешить. А теперь нас ждет пытка.




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 42. Павильон. 70 п.м. (2 мин. 20 сек.)
КЕРЕЯ (спокойно усаживаясь в кресло). Что тут происходит?
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ и СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ (хором). Заговор раскрыт.
КЕРЕЯ. И что же?
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ (дрожа). Это значит — пытка.
КЕРЕЯ (невозмутимо). Я припоминаю, что Калигула дал восемьдесят одну тысячу сестерциев воришке-рабу, который не сознался под пыткой.
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. До чего же мы дошли.
КЕРЕЯ. Нет, это просто доказывает, что он ценит мужество.
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Вы должны были иметь это в виду. (Старому патрицию). Если не трудно, перестань так стучать зубами. Я не выношу этот звук.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Но я…
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Ну, довольно. Мы рискуем жизнью.
КЕРЕЯ (невозмутимо). Вы знаете любимую присказку Калигулы?
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ (чуть не плача). Да. Он говорит палачу: «Убивай помедленней, пусть он почувствует, что умирает».
КЕРЕЯ. Нет, еще лучше. Поглядев на казнь, он зевает и говорит совершенно серьезно: «Чем я больше всего восхищаюсь, так это своей бесчувственностью».
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Вы слышите?

(Лязгает оружие.)

КЕРЕЯ. Эти словечки выдают его слабость.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Если не трудно, перестань разводить философию. Я этого не выношу.

(В глубине сцены показался РАБ. Он принес мечи и раскладывает их на скамейке.)

КЕРЕЯ (этого не видевший). Во всяком случае, приходится признать, что этот человек оказывает несомненное воздействие на других. Он заставляет думать. Он всех заставляет думать. Неуверенность — вот что побуждает к размышлениям. И вот почему у стольких людей он вызывает ненависть.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ (дрожа). Посмотри.
КЕРЕЯ (замечает мечи; его голос немного меняется). Возможно, ты был прав.
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Надо было торопиться. Мы слишком долго ждали.
КЕРЕЯ. Да. Этот урок немного запоздал.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Но это нелепость. Я не хочу умирать! (Встает и пытается сбежать.)

(Тут же появляются ДВА СТРАЖНИКА, дают ему пару затрещин и силой водворяют на место. Первый патриций съеживается в своем кресле. Керея произносит несколько слов, но их не слышно. Внезапно в глубине сцены раздаются пронзительные, отрывистые звуки странной музыки, грохочут тарелки и погремушки. Патриции замолкают и смотрят в глубь сцены. Там на занавесе, как в театре теней, появляется силуэт Калигулы в коротенькой тунике танцовщицы, с венком на голове. Он проделывает несколько гротескных балетных па и исчезает. И сразу же один из стражников торжественно возглашает: «Представление окончено». Тем временем неслышно вошла ЦЕЗОНИЯ и стала позади зрителей. Она говорит ровным голосом, от которого, однако, они вздрагивают.)




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 43. Павильон. 15 п.м. (30 сек.)
ЦЕЗОНИЯ. Калигула поручил мне вам сказать, что до сих пор он вас созывал ради государственных дел, но сегодня пригласил разделить с ним эстетическое наслаждение. (Помолчав, продолжает тем же тоном.) Правда, он добавил, что тому, кто не пожелает наслаждаться, отрубят голову.

(Они молчат.)

Прошу извинить мою назойливость. Но я должна спросить, показался ли вам этот танец прекрасным?
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ (поколебавшись). Он был прекрасен, Цезония.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ (преисполненный благодарности). О да, Цезония.
ЦЕЗОНИЯ. А тебе, Керея?
КЕРЕЯ (холодно). Это было большое искусство.
ЦЕЗОНИЯ. Отлично. Итак, я могу сообщить об этом Калигуле.




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 44. Павильон. 30 п.м. (1 мин.)

Входит ГЕЛИКОН.

ГЕЛИКОН. Скажи, Керея, это действительно было большое искусство?
КЕРЕЯ. В каком-то смысле — да.
ГЕЛИКОН. Понимаю. Ты очень сильный, Керея. Фальшивый, как всякий порядочный человек. Но сильный, ничего не скажешь. Я не такой сильный. И всё-таки я не дам вам дотронуться до Калигулы, даже если он сам того хочет.
КЕРЕЯ. Я ничего не понял из этого монолога. Но должен похвалить тебя за такую преданность. Я люблю верных слуг.
ГЕЛИКОН. Какого гордеца строишь, а? Да, я служу сумасшедшему. А ты чему служишь? Добродетели? Я тебе выложу, что думаю по этому поводу. Я родился в рабстве. Так вот, порядочный человек, сперва под эту песенку о добродетели меня заставлял плясать кнут. А Гай не говорил мне красивых слов. Он меня освободил и взял к себе во дворец. Тут-то я и смог поглядеть на вашего брата, добродетельных. И я увидел, что у вас грязные рожи и скверный запах, пресный запах людей, не познавших ни страданий, ни риска. Я видел красивые одежды, а сердца были потухшие, лица алчные, руки дрожащие. И это вы — судьи? Вы, кто торгуете добродетелью в розницу, мечтаете о благополучном существовании, как девчонка мечтает о любви, но умираете в страхе, даже не поняв, что лгали всю жизнь, вы беретесь судить того, кто страдал бесконечно, кто каждый день истекает кровью от тысячи новых ран? Сначала вам придется иметь дело со мной, попомни это! Презирай раба, Керея! Он выше твоей добродетели, потому что он еще умеет любить своего несчастного хозяина и будет его защищать от вашей благородной лжи, от ваших вероломных речей…
КЕРЕЯ. Милый Геликон, ты ударился в риторику. Честное слово, когда-то у тебя был вкус получше.
ГЕЛИКОН. Каюсь, увы. Вот что значит слишком долго с вами общаться. У старых супругов волосков в ушах поровну, так они становятся похожи под конец. Но я исправлюсь, не беспокойся, исправлюсь. Одно только… Смотри, видишь ты это лицо? Так. Смотри хорошенько. Прекрасно. Теперь ты видел своего врага. (Уходит.)




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 45. Павильон. 10 п.м. (20 сек.)
КЕРЕЯ. А теперь надо торопиться. Останьтесь здесь оба. Сегодня к вечеру нас будет сотня. (Уходит.)
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. «Останьтесь, останьтесь!» Я-то предпочел бы уйти. (Втягивает носом воздух.) Здесь пахнет смертью.
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Или ложью. (Грустно.) Я сказал, что этот танец прекрасен.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ (утешая). В каком-то смысле так и есть. Так и есть.

(Стремительно вбегает несколько ПАТРИЦИЕВ и ВСАДНИКОВ***.)




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 46. Павильон. 20 п.м. (40 сек.)
ВТОРОЙ ПАТРИЦИЙ. Что тут такое? Вы знаете? Император велел нас созвать.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ (рассеянно). Это, наверное, на танец.
ВТОРОЙ ПАТРИЦИЙ. Какой танец?
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Ну да, эстетическое наслаждение.
ТРЕТИЙ ПАТРИЦИЙ. Мне сказали, что Калигула очень болен.
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Так и есть.
ТРЕТИЙ ПАТРИЦИЙ. А что с ним? (С восторгом.) Боги мои, неужели он умирает?
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Не думаю. Его болезнь смертельна только для других.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. Если можно так выразиться.
ВТОРОЙ ПАТРИЦИЙ. Я тебя понял. Но нет ли у него еще какой-нибудь болезни, менее серьезной и более благоприятной для нас?
ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Нет, эта болезнь не терпит соперниц. Но, если позволите, мне нужно поговорить с Кереей. (Уходит.)

(Входит ЦЕЗОНИЯ. Короткая пауза.)




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 47. Павильон. 50 п.м. (1 мин. 40 сек.)
ЦЕЗОНИЯ (равнодушно). У Калигулы желудочное заболевание. Его рвало кровью.

(Патриции толпятся вокруг нее.)

ВТОРОЙ ПАТРИЦИЙ. О, всемогущие боги, даю обет: если он выздоровеет, я пожертвую двести тысяч сестерциев в казну.
ТРЕТИЙ ПАТРИЦИЙ (слишком пылко). Юпитер, возьми взамен его жизни мою.

(КАЛИГУЛА уже несколько минут как вошел и слушает.)

КАЛИГУЛА (подходя ко Второму патрицию). Я принимаю твой дар, Луций. Благодарю тебя. Мой казначей явится к тебе завтра. (Подходит к Третьему патрицию и обнимает его.) Ты не можешь представить себе, как я взволнован. (Помолчав, с нежностью.) Так ты меня любишь?
ТРЕТИЙ ПАТРИЦИЙ (растроганно). Ах, цезарь, чего бы я не отдал за тебя не раздумывая!
КАЛИГУЛА (держит его в объятьях). Ах, это слишком, Кассий, я не заслужил такой любви.

(Кассий делает протестующий жест.)

Нет, нет, говорю тебе. Я недостоин. (Подзывает двух стражников.) Уведите его. (Кассию, мягко.) Иди, друг. И помни, что сердце Калигулы с тобой.
ТРЕТИЙ ПАТРИЦИЙ (слегка встревожен). Но куда они меня ведут?
КАЛИГУЛА. Как куда? На смерть. Ты отдал свою жизнь за мою. Я почувствовал себя лучше. У меня даже нет больше этого противного вкуса крови во рту. Ты меня исцелил. Кассий, ты счастлив, что мог отдать свою жизнь за другого и что этого другого зовут Калигула? Вот я и снова могу наслаждаться всеми радостями.

(Стражники волокут Третьего патриция. Он сопротивляется и вопит.)

ТРЕТИЙ ПАТРИЦИЙ. Но я не хочу! Это была шутка!
КАЛИГУЛА (между его воплями, мечтательно). Скоро дороги над морем покроются цветущей мимозой. Женщины наденут платья из легкой ткани. Высокое небо, такое свежее и чистое, Кассий! Улыбки жизни!

(Кассий уже у выхода. Цезония легонько его подталкивает.)

(Поворачиваясь, неожиданно серьезно.) Жизнь, друг мой! Если бы ты любил ее как следует, то не стал бы так неосторожно ею играть.

(Кассия выволакивают.)

(Возвращаясь к столу.) А когда проигрываешь, непременно надо платить. (Пауза.) Подойди сюда, Цезония. (Поворачивается к остальным.) Кстати, мне пришла в голову прекрасная мысль, которой я хочу с вами поделиться. Мое царствование до сих пор было слишком счастливым. Ни повальной чумы, ни жестоких религиозных обрядов, ни даже государственного переворота, короче, ничего, что может оставить вас в памяти потомков. Так вот, отчасти поэтому я и пытаюсь возместить бережность судьбы. Я хочу сказать… Не знаю, поняли ли вы меня. (Со смешком.) Одним словом, я подменяю собой чуму. (Другим тоном.) А теперь молчите. Вот и Керея. Займись им, Цезония. (Уходит.)

(Входят КЕРЕЯ и ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ.)




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 48. Павильон. 20 п.м. (40 сек.)

ЦЕЗОНИЯ торопливо подходит к Керее.

ЦЕЗОНИЯ. Калигула умер. (Отворачивается, притворяясь, что плачет, и пристально смотрит на остальных.)

(Те молчат. Вид у всех удрученный, но по иной причине.)

ПЕРВЫЙ ПАТРИЦИЙ. Ты… Ты уверена в этом несчастье? Это невозможно, он же только что танцевал.
ЦЕЗОНИЯ. Вот именно. Это напряжение сил оказалось для него смертельным.

(Керея быстрыми шагами обходит присутствующих, одного за другим, и возвращается к Цезонии. Все хранят молчание.)

(Медленно.) Ты ничего не сказал, Керея.
КЕРЕЯ (столь же медленно). Это большое несчастье, Цезония.

(Внезапно входит КАЛИГУЛА и направляется к Керее.)

КАЛИГУЛА. Хорошо сыграно, Керея. (Поворачивается кругом и смотрит на остальных. С юмором.) Ну что ж! Не вышло. (Цезонии.) Не забудь, что я тебе сказал. (Уходит.)




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 49. Павильон. 40 п.м. (1 мин. 20 сек.)

ЦЕЗОНИЯ молча смотрит ему вслед.

СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ (ему придает сил неослабевающая надежда). Он действительно болен, Цезония?
ЦЕЗОНИЯ (глядя на него с ненавистью). Нет, моя прелесть, но тебе не всё известно. Тебе неизвестно, что он спит по два часа каждую ночь, а остальное время бродит по галереям дворца и не может забыться. Тебе неизвестно, да ты и не задумываешься, какие мысли одолевают этого человека в томительные часы между серединой ночи и возвращением солнца. Болен? Нет, он не болен. Разве что ты найдешь название и лекарство для тех язв, которыми покрыта его душа.
КЕРЕЯ (как будто тронут). Ты права, Цезония. Нам известно, что Гай…
ЦЕЗОНИЯ (живее). Да, это вам известно. Но как все, у кого нет души, вы не можете выносить тех, у кого ее слишком много. Слишком много души! Это мешает, правда? И тогда это называют болезнью, а высоколобые болваны остаются при своей чистой совести и своем самодовольстве. (Другим тоном.) Ты когда-нибудь умел любить, Керея?
КЕРЕЯ (вновь становясь самим собой). Мы теперь уже слишком стары, чтобы учиться таким вещам, Цезония. К тому же Калигула едва ли даст нам на это время.
ЦЕЗОНИЯ (взяв себя в руки). Это верно. (Садится.) А я чуть не забыла о поручении Калигулы. Вы знаете, что нынешний день посвящен искусству?
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. По календарю?
ЦЕЗОНИЯ. Нет, по Калигуле. Он созвал несколько поэтов и предложит им сымпровизировать на заданную тему. Среди вас тоже есть поэты; он желает, чтобы они непременно приняли участие в состязании. Он особо назвал юного Сципиона и Метелла.
МЕТЕЛЛ. Но мы не готовы.
ЦЕЗОНИЯ (словно не слыша, ровным голосом). Естественно, предусмотрены награды. А также наказания.

(Все отшатываются.)

Между нами, могу вам сказать, что наказания не слишком тяжелые.

(Входит КАЛИГУЛА. Он мрачен как никогда.)




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 50. Павильон. 110 п.м. (3 мин. 40 сек.)
КАЛИГУЛА. Все готовы?
ЦЕЗОНИЯ. Все. (Стражнику.) Приведите поэтов.

(Человек двенадцать поэтов входят парами и маршируют направо.)

КАЛИГУЛА. А остальные?
ЦЕЗОНИЯ. Сципион и Метелл!

(Эти двое присоединяются к поэтам, Калигула с Цезонией и Патрициями усаживаются слева, в глубине. Короткая пауза.)

КАЛИГУЛА. Тема — смерть. Время — минута.

(Поэты торопливо пишут на своих табличках.)

СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. А кто будет в жюри?
КАЛИГУЛА. Я. Разве этого недостаточно?
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ. О да, совершенно достаточно.
КЕРЕЯ. А ты примешь участие в состязании, Гай?
КАЛИГУЛА. Мне незачем. Я уже давно написал сочинение на эту тему.
СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ (торопясь). А где его можно достать?
КАЛИГУЛА. Я его по-своему декламирую каждый день.

(Цезония смотрит на него с тревогой.)

(Грубо.) Тебе не нравится моя физиономия?
ЦЕЗОНИЯ (мягко). Прости меня.
КАЛИГУЛА. О, пожалуйста, не надо смирения. Только не смирение. Тебя и так трудно выносить, но твое смирение!..

(Цезония пытается взять себя в руки.)

(Керее.) Так вот. Кроме этого сочинения, я ничего не написал. Но оно доказывает, что я единственный художник за всю историю Рима, понимаешь, Керея, единственный, кто согласует свою мысль со своими поступками.
КЕРЕЯ. Это только вопрос власти.
КАЛИГУЛА. Верно. Остальные творят за неимением власти. А у меня нет нужды в творчестве: я живу. (Грубо.) Ну, что вы там, готовы?
МЕТЕЛЛ. Мне кажется, готовы.
ВСЕ. Да.
КАЛИГУЛА. Тогда слушайте меня хорошенько. Вы будете выходить вперед по очереди. Я свистну. Первый начнет читать. По моему свистку он остановится, а следующий начнет. И так далее. Победителем, естественно, будет тот, чье чтение мой свисток не прервет. Готовьтесь. (Наклоняется к Керее, доверительно.) Во всем нужен твердый порядок, даже в искусстве.

(Свисток.)

ПЕРВЫЙ ПОЭТ. Смерть, когда из-за черного брега…

(Свисток. Поэт отходит налево. Остальные будут проделывать то же самое. Сцена играется механически.)

ВТОРОЙ ПОЭТ. Три парки в пещере своей…

(Свисток.)

ТРЕТИЙ ПОЭТ. Зову тебя, о смерть…

(Сердитый свисток. ЧЕТВЕРТЫЙ ПОЭТ выступает вперед и становится в позу декламатора. Свисток раздается прежде, чем он успевает что-то сказать.)

ПЯТЫЙ ПОЭТ. Когда младенцем я…
КАЛИГУЛА (вопит). Нет! Какое отношение имеет младенчество какого-то идиота к этой теме? Можешь ты мне сказать — какое?
ПЯТЫЙ ПОЭТ. Но Гай, я еще не кончил…

(Пронзительный свисток.)

ШЕСТОЙ ПОЭТ (выступает вперед, откашливаясь). Безжалостная, шествует она…

(Свисток.)

СЕДЬМОЙ ПОЭТ (таинственно). Неясная и смутная молитва…

(Прерывистый свисток. СЦИПИОН выступает вперед без табличек.)

КАЛИГУЛА. Твоя очередь, Сципион. Ты без табличек?
СЦИПИОН. Мне они не нужны.
КАЛИГУЛА. Ну-ка. (Покусывает свой свисток.)
СЦИПИОН (стоя совсем рядом с Калигулой, но не глядя на него и как-то устало).
Погоня за счастьем, что очищает людей,
Небо, где льется солнце,
Несравненные, дикие празднества, мой бред
без надежды!..
КАЛИГУЛА (мягко). Довольно, прошу тебя. (Сципиону.) Ты слишком молод, чтобы усваивать истинные уроки смерти.
СЦИПИОН (глядя Калигуле в глаза). Я был слишком молод, чтобы потерять отца.
КАЛИГУЛА (резко отворачиваясь). А вы, остальные, станьте в строй. Плохой поэт — слишком тяжкое испытание для моего вкуса. До сих пор я в мыслях видел вас своими союзниками, иногда я воображал, что вы составите для меня последнюю линию обороны. Но напрасно, теперь я буду числить вас своими врагами. Поэты против меня — это, могу сказать, конец. Шагом марш! Вы пройдете передо мной и при этом будете лизать ваши таблички, чтобы стереть с них следы ваших мерзостей. Внимание! Вперед!

(Свистки раздаются в такт шагам. Поэты маршируют к правому выходу и лижут на ходу свои бессмертные таблички.)

(Очень тихо.) Уходите все.

(У дверей Керея останавливает Первого патриция, взяв его за плечо.)

КЕРЕЯ. Час настал.

(Сципион это слышал. Он медлит на пороге и возвращается к Калигуле.)

КАЛИГУЛА (злобно). Ты не мог бы оставить меня в покое? Твой отец уже так и поступил.




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 51. Павильон. 180 п.м. (6 мин.)
СЦИПИОН. Не надо, Гай, всё это ни к чему. Я уже знаю, что ты сделал свой выбор.
КАЛИГУЛА. Оставь меня.
СЦИПИОН. Я и в самом деле тебя оставлю, потому что мне кажется, я тебя понял. Ни для тебя, ни для меня, так на тебя похожего, выхода больше нет. Я отправляюсь очень далеко искать объяснение всему этому. (Пауза, смотрит на Калигулу. С чувством.) Прощай, Гай. Когда всё будет кончено, не забудь, что я тебя любил. (Уходит.)

(Калигула смотрит ему вслед и делает какое-то движение, но усилием воли справляется с волнением и возвращается к Цезонии.)

ЦЕЗОНИЯ. О чем ты думаешь?
КАЛИГУЛА. Почему ты еще здесь…
ЦЕЗОНИЯ. Потому что я тебе нравлюсь.
КАЛИГУЛА. Нет. Если бы я тебя убил, то понял бы, наверно.
ЦЕЗОНИЯ. Что ж, это мысль. Осуществи ее. Но ты не можешь хоть на минуту расслабиться и пожить свободно?
КАЛИГУЛА. Я уже несколько лет тем и занимаюсь, что живу свободно.
ЦЕЗОНИЯ. Я другое имею в виду. Пойми меня. Это может быть так хорошо — жить и любить в чистоте душевной.
КАЛИГУЛА. Каждый добивается чистоты как умеет. Но, как бы то ни было, всё равно я могу тебя убить. (Смеется.) Это было бы достойным увенчанием моего пути.

(Калигула встает и поворачивает зеркало. Кружит вдоль стен, как зверь; руки его свисают почти неподвижно.)

Как странно. Когда я не убиваю, то чувствую себя одиноким. Живые не могут заселить вселенную и разогнать скуку. Когда вы все со мной, — я ощущаю вокруг бескрайнюю пустоту, застилающую мне глаза. Мне хорошо только с моими мертвецами. (Стоит лицом к зрителям, немного наклонившись вперед. О Цезонии он забыл.) Они-то настоящие. Такие, как я. Они меня ждут и торопят. (Качает головой.) Я веду долгие разговоры то с тем, то с другим, кто кричал, прося у меня пощады, а я велел вырвать у него язык.
ЦЕЗОНИЯ. Иди сюда. Приляг рядом со мной. Положи голову мне на колени.

(Калигула так и поступает.)

Тебе хорошо. Всё тихо.
КАЛИГУЛА. Всё тихо! Ты преувеличиваешь. Разве не слышишь, как звякает оружие?

(Доносятся эти звуки.)

Не замечаешь тысячи шорохов, выдающих, что ненависть сидит в засаде?

(Смутный ропот.)

ЦЕЗОНИЯ. Никто не посмеет…
КАЛИГУЛА. Кроме глупости.
ЦЕЗОНИЯ. Она не убивает. Она делает людей осторожными.
КАЛИГУЛА. Она несет смерть, Цезония. Она несет смерть, когда считает себя оскорбленной. О, меня убьют не те, кого я лишил сына или отца. Эти поняли. Они со мной, у них тот же вкус во рту. Но другие, те, над кем я издевался, кого выставил на посмешище, — от их уязвленного самолюбия у меня нет защиты.
ЦЕЗОНИЯ (горячо). Мы защитим тебя, нас еще много, тех, кто тебя любит.
КАЛИГУЛА. Вас остается всё меньше. Что было нужно для этого, я сделал. И потом, признаем справедливости ради: против меня не только глупость, но и верность, и мужество тех, кто хочет быть счастлив.
ЦЕЗОНИЯ (тем же тоном). Нет, они тебя не убьют. Или какая-нибудь молния сверкнет с небес и испепелит их прежде, чем они тебя коснутся.
КАЛИГУЛА. С небес! Нет никаких небес, бедняжка. (Садится.) Но почему вдруг столько любви? Это в наш уговор не входило.
ЦЕЗОНИЯ (она встала и принялась ходить). Значит, мало мне видеть, как ты убиваешь других, я должна еще знать, что тебя самого убьют? Мало, что ты приходишь ко мне жестокий и истерзанный, что, когда ты ложишься со мной, от тебя пахнет убийством? Я каждый день смотрю, как умирает в тебе понемногу всё человеческое. (Оборачивается к нему.) Я стара и скоро стану безобразна, я знаю. Но в моей душе не осталось больше ничего, кроме мыслей о тебе, и уже не важно, любишь ты меня или нет. Я хочу только одного: увидеть, что ты исцелился. Ведь ты еще ребенок. У тебя вся жизнь впереди! Чего ты можешь желать большего, чем целая жизнь?
КАЛИГУЛА (встает и смотрит на нее). Как давно ты здесь.
ЦЕЗОНИЯ. Да. Но ты меня не прогонишь, правда?
КАЛИГУЛА. Не знаю. Знаю только, почему ты здесь. Потому, что были все эти ночи, дарившие мне наслаждение острое и безрадостное, потому, что ты столько обо мне знаешь. (Обнимает ее и чуть-чуть запрокидывает ей голову назад.) Мне двадцать девять лет. Немного. Но в этот час, когда моя жизнь кажется мне такой длинной, так тяжело нагруженной останками прошлого, такой законченной, ты остаешься последним свидетелем. И я не могу противиться постыдной нежности к той старой женщине, которой ты скоро станешь.
ЦЕЗОНИЯ. Скажи, что ты меня не прогонишь!
КАЛИГУЛА. Не знаю. Я понимаю только — вот самое ужасное, — что эта постыдная нежность и есть единственное чистое чувство, которое дала мне жизнь.

(Цезония высвобождается из его объятий, Калигула идет за ней. Она прижимается к нему спиной, он обвивает ее руками.)

Не лучше ли, чтобы последний свидетель исчез?
ЦЕЗОНИЯ. Мне всё равно. Я счастлива тем, что ты сказал. Но почему я не могу поделиться с тобой этим счастьем?
КАЛИГУЛА. Кто тебе сказал, что я не счастлив?
ЦЕЗОНИЯ. Счастье великодушно. Оно не истребляет других, чтобы жить.
КАЛИГУЛА. Значит, есть два вида счастья. Я выбрал тот, который смертоносен. И я счастлив. Было время, когда я думал, что дошел до пределов страдания. Но нет, можно идти еще дальше. За рубежами страны отчаяния лежит счастье, бесплодное и величественное. Смотри на меня!

(Она оборачивается к нему.)

Я смеюсь, Цезония, когда вспоминаю, что не один год весь Рим избегал произносить имя Друзиллы. Рим не один год заблуждался. Любви мне мало, я это понял тогда. Сегодня я по-прежнему так думаю, глядя на тебя. Любить кого-то — значит согласиться стареть вместе. Я не способен на такую любовь. Старая Друзилла — это гораздо хуже, чем Друзилла мертвая. Вам кажется, человек страдает потому, что любимое существо умирает нежданно. Нет, настоящее страдание — не этот вздор. Оно наступает, когда замечаешь, что и горю приходит конец. Даже сама скорбь лишена смысла.
Вот видишь, оправданий для меня не найти ни в чем — ни в тени любви, ни в горечи грусти. У меня нет алиби. Но сегодня я еще свободней, чем был все эти годы. Я освободился от воспоминаний и от иллюзий. (Яростно смеется.) Я знаю, что всему приходит конец! Какое открытие! Нас было двое-трое во всей истории, кто испробовал его на деле, кто испытал это сумасшедшее счастье. Цезония, ты досмотрела прелюбопытную трагедию до самой развязки. Пора опустить перед тобой занавес.

(Он снова становится позади Цезонии и обхватывает рукой ее шею.)

ЦЕЗОНИЯ (со страхом). Такая ужасная свобода — это и есть счастье?
КАЛИГУЛА (всё сильнее сжимая ее горло). Это оно и есть, Цезония. Без него я был бы довольным и сытым. А благодаря ему я обрел богоравное ясновидение одиночек.

(Возбуждение его растет, пока он медленно душит Цезонию. Она не пытается бороться, только робко протягивает вперед руки. Он говорит, наклоняясь к ее уху.)

Я живу, я убиваю, я обладаю головокружительным могуществом разрушителя, рядом с которым могущество творца кажется жалкой пародией. Это и значит быть счастливым. Это и есть счастье — невыносимое освобождение, несравненное уединение человека, окидывающего взглядом всю свою жизнь, необъятная радость безнаказанного убийцы, неумолимая логика, которая перемалывает человеческие жизни (смеется), и твою тоже, Цезония. Чтобы для меня настало наконец вожделенное одиночество во веки веков.
ЦЕЗОНИЯ (слабо сопротивляется). Гай!
КАЛИГУЛА (вне себя). Нет, никакой нежности. С этим надо кончать, время не ждет. Время не ждет, дорогая Цезония!

(Цезония хрипит. Калигула волочит ее и бросает на ложе, смотрит на нее, взгляд у него блуждающий, голос сдавленный.)

И ты, ты тоже была виновна. Но убийством ничего нельзя решить.




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 52. Павильон. 40 п.м. (1 мин. 20 сек.)
КАЛИГУЛА (поворачивается и идет к зеркалу, как в бреду). Калигула! И ты тоже, и ты тоже виновен. Что ж, немного больше, немного меньше, какая разница! Кто осмелится вынести мне приговор в этом мире, где нет ни судьи, ни невинных! (С глубоким отчаяньем, прижавшись к зеркалу.) Вот видишь, Геликон не пришел. Луны я не получу. Как это трудно — собственная правота и долг идти до конца. Я боюсь конца. Мечи звенят! Это невинность готовит свое торжество. Отчего я не на той стороне! Мне страшно. Какая мерзость — сначала презирать других, а потом ощутить такую же трусость в своей душе. Но это неважно. Страху тоже придет конец. И вокруг меня снова будет великая пустота, в которой сердце обретает покой. (Делает шаг назад, возвращается к зеркалу. Он как будто немного успокоился. Когда он снова начинает говорить, голос его звучит тише и сдержаннее.) Всё кажется таким сложным. А на самом деле всё просто. Если бы я получил луну, если бы любви мне было довольно, всё бы переменилось. Но чем утолить мою жажду? Какое сердце, какое божество бездонно, как озеро, чтобы напоить меня? (Опускается на колени и плачет.) Ни в этом мире, ни в ином нет ничего мне соразмерного. А ведь я знаю, и ты знаешь тоже (плача, протягивает руки к зеркалу), что мне нужно только одно: невозможное. Невозможное! Я искал его на границах мира, на краю своей души. Я протягивал руки (кричит), я протягиваю руки и натыкаюсь на тебя, передо мной всегда только ты, а я полон ненависти к тебе. Я пошел не той дорогой, она никуда не ведет. Моя свобода — ложная. Геликон! Геликон! Нет, и тут — ничего. О, как тяжела эта ночь! Геликон не придет: мы навеки останемся виновны. Эта ночь тяжела, как страдание человеческое.

(Слышится шепот и лязг оружия.)

ГЕЛИКОН (внезапно появляется в глубине сцены). Берегись, Гай! Берегись!

(Невидимая рука пронзает Геликона кинжалом.)




Объект «Дворец Калигулы»
Сцена 53. Павильон. 140 п.м. КМБ (4 мин. 40 сек.)

КАЛИГУЛА встает, берет в руки табурет и, тяжело дыша, подходит к зеркалу. Смотрит на себя, изображает прыжок вперед и в ответ на такое же движение своего двойника в зеркале с воплем запускает в него табуретом.

КАЛИГУЛА. В историю, Калигула, в историю.

Зеркало разбивается, и в ту же минуту из всех дверей вбегают вооруженные заговорщики. Калигула поворачивается им навстречу с безумным смехом. СТАРЫЙ ПАТРИЦИЙ наносит ему удар в спину, КЕРЕЯ — в лицо. Смех Калигулы переходит в предсмертную икоту. Удары сыплются на него со всех сторон. Смеясь и хрипя, в последнем всхлипе Калигула выкрикивает:

— Я еще жив!

К О Н Е Ц




Общий метраж 2970 п.м. (99 мин.)
Из них:
Павильон «Дворец Калигулы» — Сц. 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 15, 31, 33-53 — всего 1950 п.м.
Павильон «Дом патриция» — Сц. 16-28 — всего 570 п.м.
Интерьер — Сц. 30 — всего 30 п.м.
Натура — Сц. 2, 29, 32 — всего 190 п.м.
Натура с достройкой — Сц. 12 — всего 40 п.м.
Достройка на натуре — Сц. 1, 13, 14 — всего 170 п.м.
КМБ — Сц. 1, 2, 12, 13, 14, 15, 30-33, 53 — всего 510 п.м.


ЧИТАТЬ ПРЕДИСЛОВИЕ


КРАТКАЯ БИОГРАФИЯ | РОЛИ | ПРЕССА | НАЧАЛО — СТУДИЯ | ПАМЯТИ ВИКТОРА АВИЛОВА | ГЛАВНАЯ | ФОТОГАЛЕРЕЯ | ВИДЕО | ГОСТЕВАЯ | ОБРАТНАЯ СВЯЗЬ