«ВСПОМИНАЯ ВИКТОРА АВИЛОВА»

ОТРЫВКИ ИЗ ВЫСТУПЛЕНИЙ

Не верится, что уже почти десять лет, как с нами нет Виктора. Собственно говоря, для меня это целая жизнь — с того самого момента, когда мой брат, которому я предложил этот театр создавать, сказал: «Давай позовем Рыжего, он анекдоты хорошо рассказывает». Потом пришел Рыжий… И сейчас я заканчиваю книгу про свой театральный опыт, где на первом месте, конечно, Виктор Авилов, поскольку это и оправдание моей жизни, и оправдание существования Юго-Запада — всех тех прекрасных пламенных лет, когда мы создавали театр. Тогда я задумал сделать из них артистов. Это было непросто, народ это был дикий, дико талантливый. И вот, чтобы эту тягу к театру раскопать, понадобилось немало лет.

Я вначале учил Виктора азам театрального искусства — как говорить и что делать, но в нем столько было заложено природой и внешне, и внутренне, что там учить-то, собственно говоря, и не надо было. Надо было немножко разогреть, показать путь — и всё, он по нему пошел уже дальше и дальше. И систему нашу Юго-Западную — а по существу, систему народного театра — он воспринял всем своим существом и уже мечтал о том, что школу сделает свою собственную.

Вспоминать о нем — это вспоминать свою жизнь. И сейчас, чем больше проходит времени, тем больше я понимаю, что мы были связаны… Что это был выдающийся, необыкновеннейший актер мирового уровня. Он мог дать фору любому артисту по своему темпераменту, по блеску своих глаз, по своей рыжей гриве, по своей фигуре, по своему таланту. Талант в нем сочетался с добротой. Говорят, не бывает незаменимых людей, — да нет, это всё ерунда. Бывает.

Вспоминаешь сегодня Авилова, и теряется весь негатив, да его и не было, негатива, была просто заплутавшая иногда душа. А на самом деле, для меня, может быть, это будет одним из оправданий существования на этом свете — что я имел счастье работать и в чем-то помогать этому таланту.

Вряд ли людям, здесь присутствующим, нужно рассказывать о том, каким артистом был Виктор Авилов, и каким он был замечательным мастером своего дела, и как он действительно стал для многих из нас уникальной звездой.

Булгаковские роли Авилова — это совершенно особая, отдельная великолепная страница в истории Театра на Юго-Западе и в истории собственной карьеры актера — хотя слово «карьера», наверное, к Виктору совершенно неприменимо.

Вряд ли кто-то из актеров сейчас может сравниться с ним даже просто по романтизму облика — по какому-то нежному, эмоциональному, и в то же время совершенно яростному, страстному насыщению человеческой индивидуальности.

Авилов был артистом абсолютно уникального синтетического дарования. Таких артистов, в принципе, земля рождает очень редко и мало. Сочетание в одном актере высочайшего драматизма и какого-то упоительного комизма — это не каждому дано, и вовсе не каждому дано, и не должно быть каждому дано.

Вспоминаю, как Виктор играл Кочкарева. Это было что-то беспредельное — нереальный комизм на сцене. Начиная с появления — он выскакивал буквально, как из преисподней, он носился ураганом, жестикуляция и движения фигуры были абсолютно нереальными, — то есть человек так не может, это на пределе человеческих возможностей. Или — как игрался Мольер. Какая была безумная боль, невероятная энергия… В маленьком зале это ощущается более концентрированно, и невозможно обмануть, наиграть, невозможно ни за что спрятаться. Театр Валерия Беляковича — это все-таки не то, что мы привыкли считать реализмом, это яркая сценическая форма, настоящая театральная стихия. И, конечно, Виктор существовал в этой стихии совершенно естественно, он был абсолютным её воплощением и выражением.

Я часто вспоминаю спектакли и роли Виктора Авилова, и это такая «отрава», которая с тобой на всю жизнь. И, храня эти дорогие сердцу воспоминания, я не могу порой воспринимать некоторые спектакли других театров и роли других актеров — всё кажется не подлинным и неискренним, бледным и банальным после той высокой планки, на которую стихийный талант Виктора Авилова поднял в своей недолгой и яркой жизни искусство актерской игры.

Для меня этот день и грустный, очень грустный, — и в то же время очень радостный. Грустный, потому что вот уже почти 10 лет нет с нами Виктора Васильевича Авилова, а радостный потому, что жива память человеческая.

Я в разное время играл две роли в этом спектакле. Когда я разговаривал, будучи Людовиком, я не испытывал того, как когда я играл Бутона. Потому что Людовик — это, всё-таки, Король. А Бутон — это верный пес, верная собака сторожевая, которая знала всё про Мэтра, которая его берегла…

И вот что интересно… Вы знаете, что он ведь ничего не заканчивал — никаких ГИТИСов, никаких Щук и прочих Щепок и МХАТов. Но, как бы то ни было, меня в ГИТИСе учили: внутренний монолог, образ в слове и так далее… Я, когда выходил и играл финальную сцену с Виктором Авиловым, когда: «Вот так, мэтр, вы висите, а вот так, наискосок, я…» — вот когда мы с ним играли эту сцену, мне не надо было призывать в помощь ни Бога, ни природу, ни мастеров своих, ни Валерия Романовича Беляковича, ни внутренний монолог, ни образ… — не надо! Потому что я нос к носу стоял вот так с этим удивительным лицом, с этим потрясающим человеком, с Витей Авиловым. И я видел, как у него набухали жилки в глазах, краснели, — и наполнялись его огромные глаза слезами. Всё. Ничего не надо было мне придумывать. Я шел только от контакта с ним. И каждый спектакль это было по-разному… Я подозреваю, что Господь Бог приложил свою руку, вот эту маленькую искорку вложил в ребенка, которая потом выросла в бешеное рыжее пламя. Это — Виктор Авилов.

О том говорить, какой он был человек, — это отдельная история. Удивительно, что он так сказочно и так самовлюбленно рассказывал про профессию шофера, рассказывал про места, рассказывал про эти карьеры, рассказывал про природу… И потом говорит: «Ты можешь себе представить: вот здесь на Можайке я видел летающую тарелку». Я говорю: «Ну, врешь». Он говорит: «Ну правда, видел». Я говорю: «Ну и что тебе сказали гуманоиды?» Ну, смех, юмор сопровождал всегда нашу команду, — я имею в виду театр, и всегда Витя «полпредствовал» в этом, и Сергей Белякович. Это вот два титана, которые понимали юмор с полуслова. Ну, а я уже подстраивался и вносил какую-то свою лепту…

Я хочу сказать о том, что он был трудоголик настоящий. Поставить спектакль за 21 день, «Гамлета», — честь и хвала Беляковичу Валерию Романовичу, но и честь-хвала Авилову Вите, который выучил такое количество текста.

Ночью он не спал, ночью он работал. Вот эта та самая рабочая жилка, которая у него присутствовала, она передалась, наверное, и нам. Он всегда считал, что артист на сцене должен работать и отдаваться этому делу. И сколько бы я ни пытался его «расколоть», у меня никогда это не получалось. Самое большое, что он мог сделать для меня, показав «отстань, уже хватит», — повернуться, улыбнуться, сказать матом что-то — но так, чтоб слышал я, а не зрители, естественно. И я понимал, что уже перешел немного тот самый порог, когда можно шутить. Он требовал от партнера, от артиста, точного знания текста, точной реплики, и сам этой точностью отличался.

Для меня работа с ним в театре останется на всю жизнь. И вот сейчас я преподаю в Волжском театре вместе с нашим артистом Толей Ивановым, и когда рассказываю про актерское мастерство, всегда привожу в пример Виктора Авилова.

Валерий Романович нашел точную фразу про людей, из которых он создавал театр — «дикий народ». Правда, это был дикий народ. Первая встреча с Авиловым — 1978 год. Театра не было — просто некая «сходка» людей совершенно отвязных, безбашенных, оторванных и абсолютно свободных. Абсолютно свободные люди — я таких не встречал до того момента. Давали «Водевили». Это был не театр, даже не кружок, не студия, это была протоплазма какая-то. Я смотрел этот водевиль — это было невероятное что-то, невозможно даже передать. Даже те «Водевили», которые потом шли, уступали вот этим, самым первым.

…Они были все равны. Все актеры на сцене были безумно талантливые. И невозможно было никого выделить из них. Слава Гришечкин играл там отца, я думал: какой-то дед с ними играет. А ему было 16 лет. И каждый из них был Авиловым! И я убежден до сих пор: каждый из них до сих пор — Авилов! Просто они живы, и слава Богу. Но Витька — он рос. Большинство актеров останавливаются на каком-то этапе. Витька все время рос. Почему и обидно, когда люди уходят на таком вот… Видно, что растет, что еще какие-то у него там вершины, высоты, горизонты… А потом бац — и уходит. А большинство актеров останавливаются, вам ли не знать. Приходят к какому-то своему рубежу, потолку, упираются и потом продолжают существовать. Ну, какие-то, может быть, проблески появляются… Витька, он в этом плане, конечно, невероятно вырос. Это Белякович, конечно, опять же, потому что он умел как-то всё это выстроить. Но и материал, конечно, был великолепный, чего говорить.

Актерская профессия, она такая: вот вы посмотрели спектакль — а дальше всё исчезает. Никто не помнит точно. У каждого зрителя останется свой спектакль.

Я знаю Витьку, поскольку я с ним играла 10 лет. Потом у меня была пауза, и мне очень повезло, что Валерий Романович меня поставил последний сезон играть в «Мольере» с Витей. И вот я приходила после спектакля, — и когда было обсуждение, говорила: «Я не понимаю, что он делает. Я не понимаю… Он не играет. Он умирает». Каждый раз, каждый спектакль он умирал…

Алексей сейчас сказал о Витиной особенности и способности расти. Это правда. Ведь то, что мы сегодня будем смотреть — это Витин дебют режиссерский.

Я помню, что Витя был очень деликатный режиссер. Он так вот подходил к актеру, отводил в сторону и говорил, чего он хочет от него. Я помню Лешу Матошина, он еще недолго служил в театре на тот момент, и ему пришлось играть Муаррона. И как Витя с ним работал… У меня вот эта картинка в глазах, когда Лешка стоит на коленях, и Витя ему что-то рассказывает, и у Лехи просто наполняются глаза… Вот я вижу, что с человеком происходит…

У меня одна только просьба. Может быть, там что-то не получилось в этом фильме… Это особенно для тех важно, кто не видел спектакля. Равняйтесь на то, что получилось. Если вам какие-то моменты очень понравятся, — поверьте, что было всё еще гораздо лучше.

Я хочу вам сейчас ересь сказать. Но всё дело в том… «Ах, как играл Авилов…» Да не умел он играть! И не играл никогда! Потому что, какая бы у него роль ни была, он чувствовал и показывал свои чувства. В роли Гамлета он любил, ненавидел, страдал — как Авилов. В роли Хлестакова он врал, как Авилов. В роли Мольера он умирал, как Авилов. Поэтому режиссерам было очень легко с ним работать. По сути дела, прав Валерий Романович: ему нужно было просто показать, где встать и как пройти, и всё, дальше всё шло от Авилова. Я вспоминаю на этих репетициях, сколько нервов потратил Валерий Романович на меня. А Авилов — ничего. И не потому, что он «попадает» в то, что хотел дать режиссер. А просто режиссер увидел — и: да, это я и хотел. Других не надо вариантов. И хотя Авилов, грубо говоря, сам себя, свои чувства показывал, но при этом ни разу не повторился!

Но. Вот такая манера игры… Нет, не игра, слово «игра» к Авилову не подходит — вот такая манера исполнения на сцене, она очень хороша, она очень редка, она очень ценна, и она, конечно, делала человека счастливым. Авилов работал и жил, как умел и как хотел! Но есть у этой манеры огромный недостаток: при такой способности, при таком таланте — с ними долго не живут. Умер-то он счастливым человеком. Нам-то от этого не легче.

Сегодня мы будем смотреть рабочую версию записи «Мольера», сделанной в 2004 г. На монтаж и последующую обработку ушло девять лет. Работа еще не закончена, нам осталось, наверное, еще несколько месяцев.

Я немного расскажу, как появился этот проект и как шла работа. Когда-то, накануне 25-летия Юго-Запада, группа зрителей объединилась и стала писать свою историю Театра-студии и потом Театра на Юго-Западе, как она нам виделась из зрительного зала. В основе этого проекта лежат видеозаписи старых спектаклей. Валерий Романович Белякович разрешил нам оцифровать видеоархив театра, за это ему огромное спасибо!

Но оказалось, что архив существенно неполон. И даже такие важные спектакли как «Калигула», «Носороги» и некоторые другие либо присутствуют кусочками маленькими, либо вообще нет записи. В частности, «Мольера» с Авиловым не было в архиве театра. Та кассета, которая появилась, и здесь в Булгаковском доме сейчас отрывки из нее есть на мониторах, — это личная запись Виктора Борисова, а в театре такой записи не было. Мы решили восполнить этот пробел, благо, появилась возможность сделать профессиональную запись. Начать мы решили с «Калигулы» постановки 1989 года, потому что на тот момент в театре шел уже совершенно другой спектакль по той же пьесе. Обратились за разрешением к Валерию Романовичу, он сказал, что это невозможно: от первого «Калигулы» не осталось даже декораций. А потом неосторожно добавил: «Ну вот “Мольер” в репертуаре. Хотите — снимайте “Мольера”».

И мы захотели! Нашли в Останкино съемочную группу. Телережиссер сделал пробную съемку и огорошил: спектакль в том виде, в котором он идет на зрителе, снять с эфирным качеством, как мы хотели, — невозможно, обязательно нужен дополнительный свет. И некоторые эпизоды хорошо бы переделать, в частности, это касалось фарсов. «Камере скучно, — как он сказал. — Придумайте какую-нибудь историю»… И тогда у нас появилась идея: ничего придумывать не надо. На старой сцене, если кто помнит, были эти подробности, которые интересно рассматривать камере. Были сюжетные фарсы по мотивам «Лекаря поневоле», были рукопись «Тартюфа», перо и чернильница на столике Мольера, был томик «Тартюфа» у короля, было письмо, которое монах вручает мушкетеру… То есть мы решили, насколько это получится, в записи восстановить тот спектакль, который был поставлен в 1980 году и с блеском шел 17 лет. Мы отсняли всё, что хотели и всё, что смогли. Не все из этого получилось вставить в монтаж. Скажем, у нас не получилось смонтировать параллельные сцены, которые шли во дворце короля и в гримерке. Все-таки Валерий Романович гораздо лучше владеет искусством монтажа…

Авилов согласился участвовать в проекте и со стороны театра руководить всей работой только в том случае, если сам будет режиссером-постановщиком. Чтобы правильно снять театральный спектакль, его надо выучить. Чужой режиссер его снимет неправильно. Ну и, конечно, мы согласились. Виктор сразу сказал, в первый же съемочный день: мы будем снимать не спектакль, мы будем снимать «большое кино». По коротким эпизодам, с перестановкой камер, со множеством дублей.

После двух-трех съемочных дней такой работы, по эпизодам, наши телевизионщики сдались: да, действительно, если сразу снять спектакль целиком, вышло бы дешевле — но гораздо хуже.

Виктор оказался действительно кинорежиссером. Он с самого начала держал в голове уже готовый, отснятый и смонтированный фильм. Он очень красиво строил кадр, но для этого приходилось менять мизансцены так, чтобы камера видела примерно то, что видят зрители из зала. Фокус в том, что камера видит совсем по-другому.

Но кроме роли кинорежиссера, Виктору пришлось еще взять на себя роль театрального режиссера и педагога. Потому что он впервые, сев в зале, увидел спектакль, как видят его зрители. Увидел, что актеры, которые недавно вводились на роли, иногда не понимают смысла происходящего, не понимают ни слов, ни поведения своих героев. И тогда перед съемкой каждого эпизода он стал проводить полноценную репетицию. Валерий Романович дал ему «канонический» текст, и он стал чистить словесную шелуху, которой оброс спектакль. Он объяснял актерам буквально по фразе, по слову: что и почему говорит герой, как он себя ведет — почему, что при этом чувствует, куда он смотрит, а куда, наоборот, ни в коем случае не смотрит. Витя говорил, что по каждой фразе этой пьесы он может написать целый абзац: «Это же Булгаков, у него каждое слово на вес золота!» И вот таким образом он стал работать, и спектакль на наших глазах расцвел, окреп. Прожив 23 года, этот спектакль ушел на взлете…

Когда Виктора не стало, то наш проект оказалось просто некому доделывать. Мы рассчитывали, что он сам смонтирует фильм, и он снимал, имея в голове уже готовый монтаж. Телережиссер, которого мы пригласили, Леонид Насветников, попытался монтировать на свой лад — и не справился, ему это оказалось слишком тяжело. Потом у нас было короткое приключение с телеканалом «Культура», где нам выделили монтажную группу. Они собрали на пробу 15 минут, с очень грубыми ошибками. Пообещали всё исправить и позвонить. Вот, с 2005 года ждем их звонка.

Казалось, проект погиб. И тут выясняется, что сын актрисы, исполнявшей роль Мадлены Бежар, Ирины Бочоришвили, занимается компьютерным видеомонтажом. И мы с ним вдвоем за два года смонтировали этот спектакль. Дальше следующий этап — надо возвращать свет мольеровский знаменитый, поскольку спектакль снимался практически при полном свете. На это есть свои специалисты. Ищем и не можем найти. И тут, опять совершенно чудом, мне через сайт написала молодая зрительница, Олеся Гордеева. Как обычно — какие-то расспросы, благодарность за сайт и такой дежурный вопрос: «Чем я могу Вам помочь?». Через неделю после этого письма мы с Олесей уже сидели в студии, которая занимается постпродакшн, и делали цветокоррекцию. Цвет Юрий Годарин выставил, по-моему, замечательно — очень красиво, и это именно цвет спектакля «Мольер». Со светом получилось гораздо сложнее. Эти ребята — рекламщики, они привыкли к коротеньким клипам. Хрупкая мужская психика не выдержала двухактного спектакля. Но они поступили, как джентльмены: научили нас с Олесей работать в этих программах, оставили нам списанную студийную технику… Вот мы с ней вдвоем уже пять лет сидим и тщательно отрисовываем почти каждый кадр.

Когда организаторы этих памятных вечеров к 60-летию Виктора Авилова обратились ко мне с просьбой дать на показ что-то эксклюзивное, первая идея была телефильм «Маскарад» добыть в Петербурге — и это получилось. И второе — я решила, что пришла пора представить зрителям наш проект. Просто отчитаться за то, чем мы занимаемся 9 лет. Потому, в частности, что съемка осуществлялась на зрительские деньги.

Я хочу этот показ посвятить не только памяти Виктора. За эти 9 лет ушли из жизни еще трое участников видеозаписи: Владимир Коппалов, Михаил Докин и замечательный звукорежиссер Анатолий Лопухов. Всем им посвящается этот показ. Никаких рамочек в титрах, конечно, у нас нет, потому что там, на сцене, они все живы.

 

Корреспондентом отдела кино «Советской культуры» впервые имел счастье узнать это явление, обозначенное в нашем мире именем Виктора Авилова… Хотя на съемочной площадке фильма «Смиренное кладбище» Александр Итыгилов собрал, как теперь принято говорить, вполне звездный состав: Лев Дуров, Владимир Гостюхин, Аркадий Высоцкий, снимал замечательный оператор Вилен Калюта… И роль у Виктора была хоть интересная, но отнюдь не самая выигрышная. Однако, думаю, уже тогда все, если даже не понимали, с чем сталкиваются в его лице, то уж чувствовали наверняка — явление, феномен, созданный для чего-то столь значительного, что сразу и не сообразить. Потом во всех виденных и не виденных спектаклях, фильмах, при встречах и коротких беседах (а на длинные то ли у меня духу не хватало, то ли вообще нужны ли были они с ним, чье молчание было столь содержательным?) поражала какая-то исчерпывающе убедительная уместность Авилова во всех ипостасях — словно не он по роду деятельности должен был вписываться в замысел, а сами замыслы притягивались и окружали его с обезоруживающей естественностью. Фактура уникальная, внешность — конечно, неповторимые, но не главные, а второстепенные даже в своей неповторимости внешние проявления чего-то потаенного, от чего и проявлены вовне точным слепком столь же неповторимой внутренней жизни. Ей-богу, потом, когда его не стало, воспоминания о нем уже казались подобными явлениям Христа — имею право так думать, разве это богохульство, что Он мог являться там и тем, кем находил нужным являться? Да и сам Виктор, по-моему, к себе и своей жизни мог так и относиться — не его, не собственность, а дано для чего-то неизмеримо более важного, чем он сам… И ведь не посрамил, достойно выдержал, хотя так обидно ненадолго хватило жизни… Но и печаль о нем светла — какие еще нужны доказательства подлинного бытия, просто выпало счастье…